Как я охранял Третьяковку - читать онлайн книгу. Автор: Феликс Кулаков cтр.№ 3

Нормально, да? «Нравится»!

Единственное обстоятельство, омрачающее пребывание Кулагина в ЦМТ заключалось в том, что там надо было действительно много и тяжело вкалывать. А этого дела Алеша с детства не любил, он через это дело завсегда скучал. Упомянутая уже безудержная кулагинская энергия имеет одну интересную особенность: чем бы ни заниматься – лишь бы не работать. Парадокс? Возможно. Сутками тренькать на гитарке, извлекая поистине душераздирающие звуки, или носиться колбасой по всей Москве в поисках выгодного ангажемента для своей вениковской банды – это сколько угодно. Но вот трудиться? В прямом смысле слова? Нет уж, увольте, пожалуйста.

Кулагин вполне серьезно сетовал на то, что в столице, в отличие от столь любимого им Петрограда тотальное центральное отопление. В противном случае он мог пойти в кочегары, как Цой. Кочегар в котельной – это как раз по нему занятие.

В общем, когда командование Московского гарнизона перебросило Костяна бороть огонь в Третьяковку, Кулагин, не долго рассуждая, последовал за другом. Он с легкостью наплевал на свою прибыльную, но требующую слишком много усилий работенку. Костян там шепнул кому надо, и Боба нашего Дилана мгновенно зачислили в штат Службы безопасности «Курант». Трубадура чрезвычайно прельстил гибкий график работы: два дня служишь, а два дня отдыхаешь. Таким образом, появлялась масса времени для возделывания тучной нивы рок-движения. Весомая потеря в заработке нисколько не смущала Кулагина. Что ж, будущему гуру рок-н-ролла и духовному отцу нации как-то не пристало заботиться о презренном металле.

А вот я в описываемое время как раз такими заботами и печалился. Поставив крест на многообещающей карьере сторожа штрафной стоянки, и по обыкновению своему поболтавшись с полгодика в творческом отпуске, я чувствовал себя прекрасно. Однако потом, когда сбережения, накопленные на торговле ворованными запчастями иссякли, мной овладела некоторая задумчивость.

«У меня растут года, скоро мне семнадцать. Кем работать мне тогда, чем заниматься?» – вспоминались прочитанные когда-то в детстве строки поэта. А и вправду, чем?

Ситуацию неприятно усугубляли неодобрительные взгляды родственников, их печальные охи-вздохи, и безадресные, но искренние жалобы на мою непутевость. Дескать, «женщины уже в волейбол играют», некоторые одноклассники становятся коммерческими директорами, главными бухгалтерами и даже спекулянтами на рынке ГКО, а наш-то… Ы-ы-ы-ы! А-а-а-а-а! (это хоровой плач родственников).

Словом, трудоустройство становилось проблемой насущной. Надо было срочно куда-то приткнуть свой растущий организм.

В этом смысле очень кстати пришелся приезд Кулагина на историческую родину в Орехово. Выпорхнув из гнезда, дорогой друг тогда крепко обосновался на Фестивальной, где имел своей штаб-квартирой пентхаус на пятом этаже безобразной панельной хрущевки.

И ходил там к нему в гости на чай с баранками местный участковый милиционер по фамилии Видмидь. Видмидь этот, бывало, спрашивал, хитро прищурившись:

– Уж не вы ли есть тот самый знаменитый уклонист от воинского дела Кулагин? У меня тут и ориентировочка имеется из Таганского райвоенкомата.

– Что вы! – восклицал Кулагин, подливая участковому в чашку. – Вам покрепче, товарищ капитан?.. Это какая-то ошибка, уверяю вас! Это должно быть однофамилец… Я ветеран-пограничник, Заслуженный пулеметчик России!

– Да? А ведь похож! – не унимался Видмидь, грызя волчьими зубами гостевую баранку. – Побей меня бог, похож! И нос, и вообще…

– Да где же, помилуйте, «похож»! – убежденно возражал Кулагин, всплескивая руками. – Ничего общего! И нос особенно. Абсолютно, решительно другой нос. Извольте убедиться!

– Эх… – вздыхал Видмидь как бы в пространство. – Хорош чаёк, злой. На чабреце, да? Пробирает… Употел…

И менял тему:

– Эх, говорю. Эхе-хе-х.

– Что «эх, эхе-хе-х»? – фальшиво недоумевал Кулагин. – Это в каком же, простите, смысле?

– Это в таком смысле, – отвечал Видмидь ласково, – что служба у нашего брата участкового тяжелая. А оплачивается из рук вон плохо. Денежное довольствие совершенно недостаточное. Вот, взять к примеру брюки… Совсем обтрепались брюки, а ведь на носу холодное время года. Да и бекеша требует срочного ремонта.

– Вы моих брюк не видали! – слабым голосом стонал Кулагин. – А бекеша это вообще что?

– Бекеша-то? Это разновидность верхней одежды. Как бы наподобие тулупа, или дубленки по-вашему, – все так же ласково пояснял Видмидь, пряча лукавую усмешку в густых усах.

– А-а-а, дубленка… – Кулагин начинал, наконец, осознавать всю безрадостность своего положения. – Ну да, ну да, конечно… Как же это мне… Я собственно недавно уже покупал одну, только женскую. Но это же очень дорого, товарищ капитан! Помилосердствуйте…

Тщетно. Участковый был безжалостен как стальной капкан.

– Вот я и говорю то же самое, товарищ призывник Кулагин! – радостно подтверждал Видмидь. – Дороговизна ужасная, а служба у нашего брата участкового тяжелая!

Оборотень в погонах держал уклониста за горло намертво. Чаепитие обычно заканчивалось небольшим пожертвованием на облегчение участи «братьев участковых».

В начале лета, распираемый гордостью, Кулагин привез мне на прослушивание их первую «сорговскую» продукцию – три самые простые и незатейливые песенки, которые только можно себе представить. А я решил перестрелять всех зайцев разом, то есть, воспользовавшись оказией, просить его о протекции и рекомендации. Мне тоже вдруг с непреодолимой силою захотелось поступить на работу в Третьяковскую галерею. В конце концов, служить Отчизне на столь благородном поприще – что же может быть желаннее и прекраснее? Разве что, только собственная нефтяная скважина. Или сколько там всего дочек у Ельцина, а? Да нет, кажись, всех уже разобрали. Внучки? Сомнительно. Внучек? Неприемлемо, разрази меня гром…

Так что, первый и единственный пункт в повестке дня – Третьяковка.

Досадливо отмахнувшись от моих осторожных намеков («Ах, ну что ты, старина, это же просто пара пустяков! Считай, что ты уже взят на котловое довольствие!»), Кулагин пожелал немедленно услышать самых положительных рецензий на ихнее творчество. Пристал прямо с ножом к горлу! Скрипя сердцем, пришлось согласиться. «Ладно, – говорю, – валяй, былинник речистый. Заслушаем твою симфонию».

Представление макси-сингла происходило у меня дома, на кухне. Усилием воли придав лицу выражение глубокой заинтересованности, я сел на стул. Напротив, с нарочито отсутствующим видом, но в действительности просто изнывая от нетерпения, примостился автор. Нас разделял стол и магнитофон.

Конечно, я прекрасно понимал, что мое ближайшее будущее напрямую зависит от степени восторженности откликов. И намеревался охарактеризовать «демку» настолько доброжелательно, насколько это будет вообще возможно. И даже лицемерно заготовил пару-тройку восклицаний из арсенала классиков: «Старик, эта штуковина будет посильней «Фауста» Гете!», «Нечеловеческая музыка!». Словом, был готов изо всех сил потворствовать тщеславию художника. Пролить, так сказать, сладкого бальзама лести на его тонкую нервную организацию. Я наивно полагал и как-то даже уверен был в том, что это будет совсем нетрудно. Ничего не вышло.