Худышка - читать онлайн книгу. Автор: Иби Каслик cтр.№ 30

Она протяжно, медленно вздыхает, снова садится за стол, берет карандаш и снова принимается за свое тайное занятие.

Эпидемиология туберкулеза: волна эпидемии прокатилась по Европе в 1780 году, во время промышленной революции, и достигла своего пика к началу XIX века. К 60-м годам XX века контроль над туберкулезом привел к изменениям демографического характера. Восемьдесят процентов больных туберкулезом были пожилыми людьми, и случаи заболевания сократились до 30 тысяч в год.

Холли распускает сопли на моей подушке, а я читаю главу о туберкулезе, пока строчки не начинают расплываться у меня перед глазами. В конце концов я закрываю книгу и, убедившись, что Холли спит, достаю толстую зеленую тетрадь в матерчатой обложке, которую нашла среди старых маминых фотографий во время большой уборки. Это папина тетрадь. Если мама не хочет подробно рассказать мне, как они выбрались из страны, придется узнавать все самой. Теперь это не имеет значения, я не нуждаюсь в ее помощи, и у меня есть новый источник сведений, из которого я могу восстановить ту ночь, когда они сбежали. Мама думает, что я не умею читать по-венгерски, но она не помнит, как папа сажал меня рядом и объяснял фонетику, гласные, сочетания согласных, а потом, через несколько лет, я точно так же учила Холли английскому. Прижимая язык к небу, я пытаюсь произносить слова, стараясь подражать выговору родителей. Nem erlem. Nagyon finom. Koszonom szepen. (Не понимаю. Очень мило. Большое спасибо). Может, она думает, что моя память об этих словах затерялась вместе с тетрадью.

Просматривая старые, пожелтевшие страницы, я чувствую, как во мне вспыхивает что-то необычное, что же это? Понимание? Родство?

«Ну и что? Он научил тебя паре-тройке иностранных слов, когда ты была маленькой. Делов-то».

«Он старался».

Вооружившись новеньким венгеро-английским словарем, последние несколько ночей я по кусочкам складывала их прошлое из профессиональных и личных записей отца и документов старого мира.

«Ну и что?»

Действительно, ну и что? Зачем мне надо влезать туда? Зачем я мучаю себя? Если мама что-то скрывает, то, скорее всего, она старается меня защитить. Что я хочу узнать о его большом глупом сердце? Какое очарование могут таить для меня давнишние записи на забытом языке об уровне сахара в крови? Его сердце никогда не подпускало меня к себе, когда он был жив, а потом вообще остановилось, когда мне исполнилось двенадцать. Ну и что? Какое мне дело?

А такое, что я, словно какой-то старый упрямый сыщик, убеждена, что есть улики, связывающие нас, меня и папу. Убеждена, что есть нечто конкретное, из-за чего он держался в стороне от меня. Так не бывает, чтобы человек проснулся однажды утром и перестал любить свою дочь, ни с того ни с сего, свою плоть и кровь, свою…

– Чего ты так настойчиво добиваешься? Почему ты просто не можешь согласиться с тем, что вы ненавидели друг друга всем нутром?»

«Потому что так не должно быть».

Потому что сейчас мне не нужны ни он, ни его призрак. Мне нужны только слова его сердца, и сегодняшняя ночь не хуже любой другой годится для того, чтобы отважиться и выполнить задание, которое нам дали в группе терапии, – написать о своей семье. Итак, долго пролазив по словарю и тетради взад-вперед, пытаясь произносить текстуру иностранных слов собственным языком, съев полусгнившее яблоко из Холлиного рюкзака, выкурив сигарету и исписав каракулями три черновика, вот что я получила в итоге:

ИСТОРИЯ ВАШЕГО ПОБЕГА

В благоуханную июньскую ночь 1971 года у деревеньки на северо-западе Венгрии Томас берет Веслу за руку, ощущая прилив возбуждения от волны духов «Шанель» – одного из последних подарков Миши юной невесте, – он думает. Он сует руку в карман пиджака и достает записную книжку и пачку денег. Наведя кое-какие справки, Томас понял, что чем получать фальшивые паспорта, целесообразнее явиться на границу вообще без документов. Он сжег их паспорта вместе с остальными документами, удостоверяющими личность, – теперь нельзя понять, откуда они взялись. Теперь мы, уничтожив прошлое, купим себе свободу.

Достав толстую пачку денег, которые скрупулезно откладывал несколько лет, он перекладывает их из правого нагрудного кармана. Это фруктовые деньги, сэкономленные в летние месяцы, когда ему было пятнадцать и он собирал черно-синие сливы и розовые персики с деревьев на дядиных полях. Заводские деньги: два бездумных года урочной работы, когда он формовал и смалывал таинственные летали на тяжелого металла в деревне с населением в пятьсот человек, когда масло забивалось ему под ногти, которые потом становились похожи на берег с прибитыми черными водорослями. И наконец, самые большие дивиденды: деньги за кровь. Проведя множество бесконечных ночей в интернатуре крупнейшей городской больницы страны, где он не спал по трое суток подряд, он уступил и принял предложение друга, сосватавшего Томаса на легкую работу – решать медицинские проблемы высокопоставленных членов партии.

Он сует деньги, эти годы прошлой жизни, сложенные и пересчитанные. Весле в карман; там будет надежнее. Томас думает о решении не вступать в партию, как думал почти каждый день своей жизни.

Несколько лет спустя, в середине семидесятых, уже в Канале, коллеги, друзья и незнакомые люди на званых обедах будут с любопытством вглядываться в него и спрашивать: «Почему вы уехали?» Он будет улыбаться им в ответ, застенчиво натягивая губу на желтые нижние зубы и проводя языком по верхнему ряду своих новых зубных протезов. Он будет отпивать коктейль, и улыбаться потомкам британцев, которые помнят только черно-белые силуэты элегантно одетых женщин, держащих оружие во время венгерской революции, и рецепты паприкаша, но эти образы на самом деле выдраны из контекста. Никто всерьез не думал о его стране после Октябрьской революции, да и после того, как в новостях показали русские танки, катившие по мощеным улицам. Он попробует объяснить им, что на успех в медицине, в любой науке, могли рассчитывать только те, у кого есть связи в компартии или деньги, или те. кто сам намеревался стать хорошим коммунистом. Он попробует объяснить, но язык откажется выговаривать слова. Мишино имя не слетит с его языка. Он никогда не скажет вслух таких слов, как «убийство» или «самоубийство». Вместо этого он будет облизывать гладкие зубы и говорить: «По экономическим причинам».

Он знал политиков достаточно близко, он видел, как желчь забивает артерии людей, которых он лечил. Обильная еда, выпивка и сигареты: профессиональные заболевания высокопоставленных лиц. Он измерял их политическое влияние по учащенному пульсу и, прислушиваясь к жирным сердцам в жирных грудных клетках, слышал эхо тысяч неизвестных стрессов; это был отзвук манифестов, великого уравнивания классов. По ночам он усмирял лязг их сердцебиения, ассистируя в нелегальном абортарии. Вычищая женщин и натягивая простыни на их бедра, он замечал их коллективное молчание, как неразличимый взрыв сердечного пламени унимал буйные сердца, отсчитывавшие его дни. И однажды он проснулся и подумал: «Это не я, это не моя жизнь. Моя жизнь где-то в другом месте».