Бес смертный - читать онлайн книгу. Автор: Алексей Рыбин cтр.№ 64

Рядом с первой дырочкой в стекле появилась вторая. Любимая музыка переливалась, звучала вокруг, крутилась воронкой в тесной кабине. Я оказался в центре этой воронки, музыка звучала сзади, спереди, справа и слева, она была над головой и снизу, она обнимала меня, гладила, проникала сквозь поры.

Музыка была повсюду, и я растворился в ней.

В окно било вставшее точно вовремя вышколенное солнце.

«Роллинг Стоунз» звучали их моих колонок очень тихо, хотя «Роллинг Стоунз» – это такая группа, которая тихо звучать не должна ни при каких обстоятельствах.

Я почему-то лежал на полу рядом с кроватью. Покосившись на нее, я увидел, что простыни скомканы, одеяло сползло на пол, как подтаявший ледник с горного плато, а лежу я на комке, судя по всему, моей собственной одежды. Из-под плеча тянулась к кровати джинсовая штанина, а основная их, джинсов, часть находилась под копчиком. Лежать на скомканных джинсах мне было неудобно, и я решил встать.

Как она меня измотала, эта девчонка! Хорошо, что не добралась до Марка, а то он точно сегодня никуда не уехал бы. Я, как настоящий отец, принял огонь на себя. Интересно, когда это я успел перебраться на кровать? Начинали мы с ней на диване, а последующие события, пардон, восстановить в памяти я не в силах.

Как она меня высосала – уму непостижимо. Уж я-то – на что человек опытный, а с пола не встать. Как я на полу оказался – это не вопрос. Раньше я часто падал во сне. Просыпался в луже крови. Нет, это не я, это друг мой, Даня. Он сейчас в Германии живет. Славка в Канаде, в Канаде озера, а я там никогда не был…

Что за чушь? Ну, упал я с кровати, большое дело, не об этом нужно думать, нужно думать, как встать и похмелиться, а потом звонить в студию, звонить Питу домой, поднимать, будить, браться за работу.

Куда делась вчерашняя сумасшедшая журналистка, меня не интересовало. Она девочка боевая, не пропадет. Должно быть, вообще в Москву уже отъехала. Дверь у меня захлопывается, девочка встала да пошла. Не сперла бы только чего-нибудь. Малознакомые девушки имеют обыкновение прихватывать на память вещицу-другую. Диск, золотую цепочку или просто пару сотен долларов, по небрежности оставленных на столе.

Как бы там ни было, нужно вставать.

Я поднялся на ноги неожиданно легко. Даже зачем-то встал на цыпочки, потянулся – как ребенок, прости Господи. Давно я ничего подобного не делал. Это же надо: встать с утра пораньше, скакать на цыпочках, сладко потягиваться – так, глядишь, и до утренней зарядки можно докатиться.

Одеваться не хотелось. Голый, я прошелся по комнате. Кажется, все на месте. Паркет не скрипит, ветер в распахнутое окно не дует. Мне было тепло и как-то странно, по-особенному хорошо. С похмелья такого не бывает, хотя кто его знает, что бывает с похмелья! Всю жизнь можно учиться похмелью, а оно каждый раз будет подбрасывать что-нибудь новенькое. Может быть, мы вчера с модной девушкой какую-нибудь дурь употребили на сон грядущий? От дури и не такое может произойти. Не только утренняя свежесть в теле – похуже вещи бывают.

Я посмотрел на часы. Четыре с минутами. Двадцатое мая.

Четыре с чем-то там. Двадцатое мая.

Двадцатое мая.

С этого начался вчерашний день: я посмотрел на часы, увидел, что на них двадцатое мая, и пошел отвечать на телефонный звонок.

Сейчас телефонной трубки на тумбочке не было.

И я все понял. Понял, почему такая легкость в теле и почему ветер в окно не дует. Не могу сказать, что меня это удивило или испугало. Две минуты назад я больше удивился тому, что подо мной не скрипит паркет. Он всегда скрипел, с тех пор как я въехал в эту квартиру много лет назад. Я знаю каждую плашку – одна попискивает, вторая ухает, третья жалобно поет. И на каждую я сегодня наступал. Ни одна не отозвалась.

Я вспомнил, как поговорил вчера… или позавчера?… в общем, девятнадцатого мая я поговорил по телефону с Бродским. Ни о какой журналистке речи не было. Просто трепались. Он обещал приехать. Чуть ли не сегодня. Сказал – по обыкновению скучным голосом: может, прогуляюсь в Питер; если будут билеты в кассе вокзала, приеду ночным. Ни про какую Полувечную Бродский не говорил.

А потом я напился, и ночью мне стало плохо. Я хотел встать и дойти до туалета, поблевать.

Потом наступило утро, и приехала Полувечная.

До туалета я, кажется, не дошел.

Я упал и ударился головой. И умер в луже крови.

Я покосился влево – туда, где у меня стоит проигрыватель. Проигрыватель был выключен. Усилитель тоже. Звуки «Роллинг Стоунз» продолжали скакать по квартире.

Теперь стало понятно, кем была Полувечная на самом деле. И все встало на свои места. Все эти шоферы с лицами трупов. Все эти бесконечные аварии, сопровождавшие нашу с Полувечной дикую прогулку по городу. Все перемещения в пространстве и провалы в памяти. Падение из окна, про которое Кропоткина сказала, что оно было вчера.

Стоп, но я не мог разговаривать с живыми. Или мог? Я сам всегда утверждал, что музыка дает возможность путешествовать во времени и пространстве. Значит, те, с кем я вчера общался, – они на самом деле в эти моменты слушали музыку? Или – еще проще – элементарно спали? А проснувшись, подумали: надо же, как ясно приснился нам старый приятель. Знакомый. Муж.

А Марк?… Она же приходила за Марком. Ну, со мной ей надо было утрясти какие-то формальности, мне неизвестные, – может быть, проверить, умер ли совсем или еще есть вариант меня откачать. Но главное ее дело было – Марк. Она стремилась к нему, она хотела его забрать. Выходит, я, уже подохнув от пьянства, не дойдя до сортира, все-таки совершил героический поступок? Спас собственного сына? Получается, что спас.

Это, наверное, может сделать только рок-н-ролльщик. Выебать собственную смерть.

The telephone is ringing

I say, hi, its me. who is it there on the line?

A voice says, hi, hello, how are you

Well, I guess I’m doin’ fine

He says, its three a.m., there’s too much noise

Don’t you people ever wanna go to bed?

Just cause you feel so good, do you have

To drive me out of my head?

I said, hey! you! get off of my cloud

Hey! you! get off of my cloud

Hey! you! get off of my cloud

Don’t hang around cause twos a crowd

On my cloud baby…

Про меня это поет Джаггер или про нее? Неважно.

Я знал наверняка, что оборачиваться мне нельзя. Я не должен видеть то, что лежит за мой спиной, то, что плавает в луже крови рядом с кроватью. Это категорически запрещено. Кем? А хрен его знает. Запрещено, и все. Есть такие вещи, которые просто нельзя делать. Никогда и никому.

Я посмотрел в окно – там не было ничего. Только солнечный свет – ни улиц, ни домов, ни машин, ни неба. Я и представить себе не мог, что такое бывает – солнечный свет и ничего больше.