Бес смертный - читать онлайн книгу. Автор: Алексей Рыбин cтр.№ 36

– С кем?

– С Колей. Никуда не денется. Ты не знал, что его Колей зовут?

– Отца Вселенной?

– Ну да. Коля Соловьев. Двоечник и хулиган. Нашел себе занятие… Полный урод, если между нами.

– Подожди… Подождите, – поправился я, заметив быстрый недовольный взгляд куратора. – Он… Отец Вселенной… Он тоже, что ли, ваш?

– Наш, – веско произнес Карл Фридрихович. – Он не «ваш», а «наш».

– Ну да, я это и имею в виду.

– Наш, с самого начала наш. Папа его большой человек, а сам – бездельник, гопник, болван, короче говоря, полный. Жил он где-то в деревне, папаша его человек занятой, с ребенком возиться некогда. А когда парень подрос, все-таки выписал его в столицу. Снял квартиренку, решил в люди вывести. Настаивал на военной карьере, а сыночек ничего не может. Ни дисциплины, ни ума, ни уважения к старшим, к званиям, вообще, отморозок.

Я вспомнил Отца Вселенной и мысленно согласился с характеристикой Карла Фридриховича.

– Стал рок-н-ролл послушивать потихоньку, со шпаной связался… А отец все упирался, стал названивать – и нам в том числе, – пристройте, мол, парня, пропадает пацан… Таким людям отказывать нельзя, пристроили.

– И как? Довольны?

– Да знаешь, это удивительно, но довольны. Парень нашел себя. Остался, правда, таким же идиотом, но работу выполняет отлично. Мы его бросили на финансовые дела, он отслеживает каналы поступления аппаратуры, шмотья всякого, барыг пасет, короче говоря. На тебя стучит исправно, ты у него такой… дежурный вариант, Когда ничего нового не происходит, он шлет донесения о Боцмане. О тебе всегда можно что-то рассказать. Жизнь у тебя насыщенная, яркая… Удивлен?

– Да нет, не особенно. Подумаешь, стукач… Что я, стукачей не видел? Кто угодно может стукачом быть. Я в этом смысле фаталист.

– И правильно. Особенно приятно это слышать именно от тебя.

– Хотя… – Я не обратил внимания на дешевую подколку куратора. – Нескольких человек я могу назвать из тех, что стопроцентно стукачами не являются.

– Почти приехали, – сказал Карл, сворачивая налево, к железнодорожной платформе «Ольгино». – И кто же эти уникумы, если не секрет?

– А не скажу. Это, кажется, к нашей работе непосредственно не относится.

– Ну, положим, к нашей работе все относится, но можешь не отвечать. Я и так знаю, кого ты имеешь в виду. Русанова, например. Правильно?

Я пожал плечами.

– Ну, конечно, – продолжал Карл Фридрихович. – Эта братия у меня как мозоль на пятке. И прижать их сложно, и вони от них – просто дышать нечем иногда. Всюду свой нос суют, а схватишь такого за жопу – он, понимаешь, материал для романа собирает. В тир ходят, стрелять учатся – материал для романа. Пьют месяцами…

– Это что, теперь тоже запрещено?

– Нет, это я просто к слову… Ходят по разным местам, по таким, в которых порядочному человеку делать нечего…

– Это по каким?

– А то не знаешь? С тобой Русанов разве не ходил на сейшнз?

– Ах, вы об этом…

– Об этом, об этом. Ходят, нюхают, видишь ли, потом об этом обо всем в своих книжках пишут. Конечно, там у них – альтернативная реальность, утопия, но дурак только не поймет, где они все это высмотрели. И ничего не сделаешь. Свобода слова, в рот ее ебать…

Подобного рода ругательства как-то не шли Карлу Фридриховичу, казались для него нехарактерными. Похоже было на то, что он раздражен не на шутку.

– Да еще, поганцы, запросы нам шлют – мол, предоставьте нам рассекреченные материалы для работы великого писателя Пупкина или Шмуткина над новым социально значимым романом. Хулиганят, матерятся, устраивают свои сборища. Презентации, конференции, симпозиумы… Одна, поверь, головная боль. Никому это на хрен не нужно. Исчезни все эти писатели в один день – никто не заметит.

– Так уж никто?

– Простому народу это все не нужно, Боцман. Ты же сам понимаешь, что простой народ книжек твоего Русанова не читает.

– Я так не думаю.

– Не читает. И никогда не читал. И читать не будет. Вся эта ваша культура – балласт, цепи на ногах государства. Обуза. Кормить вас…

– Я-то при чем?

– Да все вы – одна шобла. Корми вас, субсидии давай, цацкайся, слушай вашу ахинею, рассуждения о смысле жизни и о природе власти… Без вас было бы много легче, уж поверь. А то – что государство ни сделает, вам отчет подавай. Не нарушены ли права человека, да что скажет мировая общественность… А никакой мировой общественности в природе не существует. Есть такие же банды бездельников и мечтателей, которым нечем заняться, кроме критики тех, кто делает что-то реальное. Вот и вся мировая общественность. Приехали.

Мы вышли из машины в темноту пригородной ночи.

– Кстати, а что ты к этой семье-то так прирос? – спросил Карл Фридрихович, шагая рядом со мной и указывая путь; мы продирались через какие-то кусты, брели по кочкам и, кажется, грядкам.

– К какой семье?

– К какой семье, – повторил куратор. – Где ты сегодня был?

– У девушки.

– Ну. И кто эта девушка?

– Откуда я знаю. В кабаке снял…

Говорить о том, что не я ее снял, а она меня, я не хотел.

– Серьезно? – спросил куратор, останавливаясь.

– Абсолютно.

– То есть ты хочешь сказать, будто не знал, что эта девочка – дочь покойной Татьяны Викторовны Штамм, с которой ты тоже недавно весело проводил время?

– Во дела, – сказал я. – Подожди. – Машинально я перешел на «ты». – Это надо обдумать. Это так сразу мне не переварить. Это, мне кажется, неспроста. Это ты меня, Карл… Ты меня удивил.

Унылый вислоухий бомж прошел мимо, пахнув на меня тоской и болезнью. Бомж, если он хочет чего-то достичь в жизни, ну, например, раздобыть бутылку на вечер, обязательно должен улыбаться. Хмурым и злым бомжам не подают, от них стараются побыстрее отделаться. Стараются побыстрее пройти мимо или вмазать по опухшей от нездоровых почек харе.

На улице, кроме бомжа, никого не было – я даже обернулся и проводил его взглядом. Сейчас мы с ним были из одной команды. Из тех, кто на улице. Другая команда сидела дома.

Я подумал, что доволен своей командой, пусть сейчас в ней только я и бомж. Команда ведь не предполагает интима. Так что от бомжа я могу держаться на расстоянии. А что до команды, сидящей по квартирам, – жизнь ее членов меня не устраивала.

Нет, не в том дело, что они, уткнувшиеся в экраны или дремлющие на диване, были бизнесменами или рабочими. Я сам был и рабочим, и бизнесменом, даже пожарным был. Меня не устраивала одна жизнь. Я не хотел быть всего-навсего только рабочим, только бизнесменом, даже только музыкантом.