Здравствуйте, мистер Бог, это Анна - читать онлайн книгу. Автор: Финн cтр.№ 37

Анна решила для себя эту проблему, или, вернее, нашла еще одно решение, к собственному вящему удовольствию, при помощи пианино. Я играю на пианино, сколько себя помню, но не смог бы прочитать ни единой ноты. Я могу прослушать мелодию и на слух подобрать ее с большей или меньшей точностью, но если попробую сыграть ее с листа, то из любой пьесы сделаю траурный марш. От этих маленьких черных точек у меня начинает кружиться голова. Все, что я был в силах изобразить на пианино, уходило корнями в популярные песенки довоенной поры и не имело ничего общего с созвездиями точечек, которые показывали, куда ставить пальцы на грифе укелеле — или что это там было, гитара? — а также с таинственными иероглифами, красовавшимися под нотным станом — вроде «Аm7», или «ля-минорный септаккорд». Это была музыка, которую я сам изучал, довольно ограниченная сама по себе, но и у нее было одно большое преимущество. Получив полный набор разных нот, можно было собрать их вот в такой аккорд, а можно и вот в такой, или обозвать еще каким-нибудь из полдюжины умных имен, — дело было не в этом.

Именно этот метод я использовал, когда пытался научить Анну играть на пианино. Вскоре она уже с легкостью справлялась с мажорными аккордами, параллельным минором, малыми септимами, уменьшенными септимами и инверсиями. Она знала их все по названиям, более того, она знала, что название группы нот зависело от того, где вы находитесь и что делаете. Разумеется, нужно было еще разобраться в вопросе, почему группа нот называлась аккордом. На помощь призвали словарь мистера Уикли. Мы узнали что слова «chord» и «accord» значат примерно одно и то же. [48] Еще раз пролистав словарь, чтобы выяснить, как же употребляется слово «аккорд», мы обнаружили слово «согласие» [49] и на том решили остановиться.

В тот же день, но несколько часов спустя, я вдруг обнаружил, что Анна смотрит на меня, широко раскрыв по обыкновению глаза и рот. Она прекратила играть с другими детьми в прыгалки и медленно двинулась ко мне, не сводя с меня глаз.

— Финн, — от удивления она едва не пищала, — Финн, мы все играем один и тот же аккорд.

— Ничего удивительного, — резюмировал я. — А о чем мы говорим?

— Финн, это все разные названия для церквей.

— А при чем тут аккорды? — осторожно спросил я.

— Мы все играем мистеру Богу один и тот же аккорд, только называется он по-разному.

Вот это-то и было самым волнующим в разговорах с Анной. Она умела взять какой-нибудь факт и драконить его до тех пор, пока не откроется внутренняя модель, а потом оглянуться вокруг и найти ту же самую модель в совершенно другом объекте. Анна питала огромное уважение к фактам, но важность факта состояла не в его уникальности, но в способности быть строительным материалом для разных концепцией. Если бы ей попался хоть один стоящий аргумент в пользу атеизма, она бы раздраконила его до скелета, то бишь до устойчивой модели, рассмотрела бы со всех сторон, а потом представила вам в качестве необходимого ингредиента доказательства бытия божьего. Аккорд атеизма вполне мог быть диссонансным, но и диссонансы в Анниной системе были «волнующими» и «захватывающими».

— Финн, названия этих аккордов… — начала она.

— А что названия? — поинтересовался я.

— Тоника не может быть мистером Богом, потому что тогда мы бы не могли ее по-разному называть. Тогда все тоники назывались бы по-одинаковому, — сказала она.

— Ты, наверное, права. А что тогда тоника?

— Это я, или ты, или Али. Финн, это же кто угодно. Вот откуда берутся всякие разные названия. Вот откуда разные церкви. Вот про что это все!

Похоже на правду, да? Мы все играем один и тот же аккорд, только, кажется, не замечаем этого. Вы свой называете до-мажором, а я — ля-минором, хотя это одни те же ноты. Я считаю себя христианином, а вы — кем? Наверное, мистер Бог должен быть настоящим докой в музыке, раз знает все названия наших аккордов. И, наверное, ему по большому счету все равно, как вы называете свой аккорд, пока он звучит.

Возможно, именно из-за того, что мы встретились ночью, ночь всегда была для нас временем чудес. Возможно, причиной тому были сюрпризы, которыми так богато темное время суток.

Невообразимое множество картин и звуков дня ночью сокращалось до вполне приемлемых количеств. Ночью они становились отдельными и независимыми, переставали смешиваться со всем остальным; кроме того, ночью происходило то, что вряд ли могло произойти днем. Ночью можно поговорить, скажем, с фонарным столбом; попытайтесь сделать это днем, и вас тут же увезут в уютную комнату с мягкими стенами.

— Солнце — это хорошо, — говорила Анна, — но оно так сильно светит, что очень далеко смотреть не получается.

Я согласился, что иногда солнце способно даже ослепить, но это было вовсе не то, что она имела в виду.

— Твоя душа не идет очень далеко при дневном свете, потому что она останавливается там, докуда ты можешь видеть.

— Какой во всем этом смысл? — не понял я.

— Ночью лучше, — пояснила она. — Ночью твоя душа вытягивается до самых звезд. А это ведь очень далеко. Ночью не надо останавливаться. Это как с ушами. Днем так шумно, что ничего не слышно. А ночью — слышно. Ночь тебя вытягивает.

С этим я спорить не собирался. Ночь была таким специальным временем для вытягивания… или оттягивания. Вот мы и оттягивались.

Ма никогда не возражала против наших ночных прогулок. Она прекрасно понимала, что вытягивание — это очень важно, и сама когда-то была мастером по этой части. Будь у нее хоть полшанса, она бы задвинула все и отправилась с нами.

— Хорошо вам провести время, — говорила она. — Не теряйтесь слишком сильно.

Она имела в виду не на улицах Лондона, а там — вверху, среди звезд. Что такое затеряться среди звезд, маме объяснять было не надо. Она знала, что «потеряться» и «найтись» были просто двумя сторонами одной медали. Невозможно было сделать одно без другого.

Наша мама была чем-то вроде гения. И уж, конечно, другой такой отродясь не было.

«Почему вы не идете на улицу? — бывалоча говорила она. — Там же льет как из ведра!» Или: «Там же такой ветер!»

Какие бы фортели ни выкидывала погода, Ма говорила, чтобы мы шли на улицу — просто прикола ради, чтобы посмотреть, как там обстоят дела. Там, на улице, распахивались окна и другие мамы на весь квартал выкликали своих Фредов и Берти, Бетти и Сэйди, чтобы те «немедленно шли домой, а то промокнут до костей, вон какой ливень». В грозу или в бурю, в дождь и в снег, днем и ночью нас поощряли «пойти и попробовать самим». Ма никогда даже не пыталась защищать нас от божьих деяний, как она их называла. Вместо этого она защищала нас от нас же самих. К тому времени, как мы возвращались домой, на плите уже булькал огромный котел с горячей водой. Она грела нам воду годами, пока не убедилась в том, что у нас уже вполне хватит мозгов начать делать это самим, и только тогда перестала.