К столику подошел Стефанос. Собрав тарелки, он исчез, но вскоре вернулся с кофе и двумя большими бутылками бренди цвета патоки. Другие посетители таверны уже успели уйти – кроме Алексис и хозяев, на террасе никого не было.
Разгоряченная кофе, а еще больше – забористой «Метаксой», Алексис приступила к расспросам. Прежде всего она поинтересовалась, как давно Фотини знает ее мать.
– Практически со дня ее рождения, – ответила пожилая женщина и вдруг замолчала, сказав себе: «Фотини Даварас, кто ты такая, чтобы рассказывать этой девушке о прошлом ее семьи, которое собственная мать, несомненно, хотела скрыть от нее?»
Но затем она вспомнила о письме в кармане передника. Достав его, женщина взяла со стола нож и вскрыла конверт.
«Здравствуй, дорогая Фотини!
Пожалуйста, прости за то, что я так давно тебе не писала. Я знаю, что не обязана ничего объяснять тебе, но поверь: я часто о тебе думаю. Это письмо тебе передаст моя дочь Алексис. Ты ведь примешь ее так же радушно, как всегда принимала меня? Я могла бы и не спрашивать…
Алексис интересует прошлое семьи, и ее можно понять. Но я обнаружила, что мне очень трудно, если не невозможно, что-то ей рассказать. Со временем стало все сложнее вытаскивать прошлое на свет Божий… Странно, правда?
Я знаю, она задаст тебе кучу вопросов – в конце концов, она историк по образованию и призванию. Ответишь ли ты на них? Ты была свидетелем всех событий, и я уверена, что ты могла бы рассказать о них более полно и правдиво, чем я сама.
Пожалуйста, Фотини, нарисуй ей полную картину того, что было! Ее благодарность не будет знать границ. Кто знает, возможно, по возвращении в Англию она сможет сообщить мне что-то такое, чего я не знаю. И еще: покажи ей место, где я родилась – я уверена, она захочет увидеть его, а также Агиос Николаос.
Крепко целую тебя и Стефаноса. Передавай мои сердечные приветы вашим сыновьям.
Спасибо тебе за все.
С любовью,
София».
Дочитав письмо, Фотини аккуратно сложила его, убрала в конверт и посмотрела на Алексис, которая все то время, пока она читала, не сводила с нее любопытных глаз.
– София попросила рассказать тебе историю своего рода, – сообщила женщина. – Но эта история – не из тех, которые стоит рассказывать на сон грядущий. По воскресеньям и понедельникам таверна не работает, и я буду в твоем распоряжении, тем более что туристов сейчас немного. Не хотела бы ты пожить у нас пару дней? Мы будем очень рады.
Глаза Фотини поблескивали в темноте – не исключено, что это были слезы волнения.
Алексис почувствовала, что, оставшись в Плаке, потратит время с несоизмеримо большей пользой, чем если бы вернулась в Ханью и посетила с Эдом еще парочку археологических музеев. Какой смысл изучать останки древних цивилизаций, если ей подвернулась возможность вдохнуть жизнь в историю собственной семьи? Ни единой причины отказываться от предложения Фотини не было: достаточно послать Эду короткое сообщение, что она останется в Плаке на день-другой. И хотя Алексис понимала, что подобное неуважение обидит Эда, игра стоила свеч. В конце концов, что мешает ей делать то, что хочется?
На мгновение мир словно застыл, и даже темное, спокойное море, казалось, затаило дыхание. Высоко в чистом небе молча дожидалось ее решения самое яркое небесное созвездие – Орион, великан-охотник, который, согласно древнегреческим мифам, был вознесен на небеса богами.
Алексис подумала, что другого случая собрать воедино разрозненные кусочки мозаики, из которых состояло прошлое матери, может и не быть, – не исключено, что вскоре все это могло окончательно обратиться в прах. По существу, выбора у нее не было.
– Спасибо, – тихо ответила она, внезапно ощутив, как накатывает усталость. – Я с огромным удовольствием погощу у вас.
Глава вторая
В эту ночь Алексис спала очень крепко. Когда они с Фотини наконец отправились спать, было уже начало второго, и все события этого бесконечного дня – долгая поездка в Плаку, прогулка по Спиналонге и термоядерная смесь пряной греческой кухни и «Метаксы», – слившись воедино, привели к тому, что девушка мгновенно погрузилась в глубокий сон.
Когда яркий солнечный свет наконец ворвался в щель между плотными дерюжными занавесками и упал на подушку Алексис, было уже около десяти часов утра. Луч солнца разбудил ее, и она невольно закрыла лицо простыней, которой укрывалась. За последние две недели она не впервые просыпалась по утрам на новом месте, и каждый раз ее охватывало легкое замешательство – чтобы прийти в себя и понять, где находится, девушке требовалось время. Чаще всего матрасы дешевых гостиниц, в которых они с Эдом останавливались, были либо продавлены в центре, либо впивались в бока пружинами, выпирающими из набивки. С таких постелей Алексис всегда поднималась утром с удовольствием, но сейчас она лежала совсем на другой кровати – более того, и комната была совсем другой. Круглый стол, накрытый кружевной скатертью, табурет с выгоревшим плетеным сиденьем, несколько акварелей в рамках на стенах, подсвечник, словно органными трубами, унизанный потоками воска, пучок ароматной лаванды на двери, стены, выкрашенные в нежно-голубой цвет в тон постельному белью, – все это заставило Алексис чувствовать себя здесь как дома или даже еще уютнее.
Девушка отдернула занавески, и ее глазам открылся просто-таки ослепительный вид на поблескивающее море и остров, который из-за мерцания и трепета уже горячего воздуха казался дальше, чем был на самом деле.
Когда Алексис уезжала из Ханьи, то не собиралась оставаться в Плаке. Она представляла себе короткую встречу с пожилой женщиной, знакомой матери по временам детства, и короткую экскурсию по деревушке с последующим возвращением к Эду. Поэтому она не взяла с собой ничего, кроме карты и камеры, и уж тем более не позаботилась захватить сменную одежду и зубную щетку. Впрочем, Фотини не бросила ее в беде, быстро найдя самое необходимое: старую рубашку Стефаноса, в которой можно было спать, и чистое, пусть и немного застиранное полотенце. Алексис увидела в ногах кровати цветастую блузку. Блузка была не в ее стиле, но после жары и пыли предыдущего дня она была рада любой возможности сменить одежду. Такое проявление почти материнской заботы девушка просто не могла оставить без внимания – и пусть бледно-розовые и светло-голубые тона не сочетались с ее одеждой цвета хаки, какое это имело значение? Она на скорую руку умылась холодной водой в крошечной раковине в углу комнаты и принялась внимательно рассматривать в зеркале свое загорелое лицо. Она была настолько взбудоражена, что чувствовала себя ребенком, который дошел до кульминации захватывающего рассказа. На этот день Фотини должна была стать ее Шахеризадой.
Надев отглаженную, накрахмаленную хлопчатобумажную блузку – обычно она носила одежду из другой ткани, и ощущение было весьма необычным, – Алексис спустилась по темной лестнице на первый этаж и очутилась в кухне ресторанчика. Ее привлек сюда сильный аромат крепкого, только что заваренного кофе. Фотини сидела за большим, топорным на вид столом посреди комнаты. Несмотря на то что стол, безусловно, был тщательно протерт, создавалось впечатление, что на нем остались следы всех кусков мяса, которые отбивались тут, и всей зелени, которая измельчалась на его поверхности. Не приходилось сомневаться, что на этом столе побывали тысячи и тысячи блюд и продуктов, лишь мгновение назад вынутых из раскаленной печи или из кастрюли.