Счастье Зуттера - читать онлайн книгу. Автор: Адольф Мушг cтр.№ 78

Но едва ты прекращаешь борьбу, как смерть, которой ты так боялся, проникает во все поры твоего тела, во все перегревшиеся от напряжения пути и проходы, по которым совершался в тебе обмен веществ; тогда ты открываешься для иного мира. Тогда наконец все кончается, и в первую очередь слова и речения. И ты видишь и понимаешь то, что происходит.

Пока жил, ты не сделал ни одного шага вперед. Зато и назад не отступал. Вперед, назад — это такой же обман движения, как и обман зрения. В потоке жизни ты плавал всегда на одном и том же месте — на своем месте. И был тем, кем сделало тебя то, что мы на нашем языке называем «потоком».

Верно, что нечто двигалось тебе навстречу, ты называл это «временем». Не двигаясь с места, ты оказывал ему свое собственное сопротивление, сопротивление своего «я». Верно также и то, что этим ты кое-чего добился, но не продвинулся вперед и не отступил назад. Но ты подставлял потоку времени, который непрерывно накатывал на тебя, некую поверхность, которой он мог придавать определенную форму. И если твое сопротивление и подставляемая потоку поверхность были достаточно изобретательны и своенравны, то и процесс формирования шел интенсивнее. Из твоего всегда немного жалкого «я» поток мог тогда делать нечто художественно ценное или даже образцовое, коллективное творение силы и сопротивления, творение «я» и ничто, теперь и никогда. Ибо поток этот — своего рода вечно движущаяся мастерская, в которой то, что получает форму, с самого начала, с рождения каждое мгновение жизни проходит обработку, шлифуется, выдалбливается и приглаживается, размывается и одухотворяется, короче — образуется, творится. Совсем уже бесполезным созданный тобой водоворот не назовешь, даже если его вращение редко можно отличить от бессмыслицы, за которой ничего нет. Но дело не в этом. Ибо поток могуч, он включает в себя все сущее, и если в этом потоке что-то возникает и обретает форму, то только для того, чтобы тут же быть унесенным. Оформляющемуся «я» противостоит сильнейший — сильнее не бывает — поток сноса, смыва, который не разбирает, кто перед ним — живое существо, которое, подобно людям, утверждает свое «я», или нечто, подобно растениям и животным, этим «я» просто являющееся.

И все же, унося созданное, поток времени не отбрасывает и не разрушает, он в свою очередь создает новые формы, быть может, самые достойные. Только чисто отмытая потоком, выварившаяся в нем форма обнаруживает свою ценность, свою текстуру, свое драгоценное ядро, свою выдержавшую испытание и достойную испытания красоту. Только после этого она, если понадобится, и сама может ощутить свое значение. Достойны внимания даже кирпичи или банки из-под кока-колы, выбрасываемые волнами на морской берег: все, что когда-то было создано человеком, таит в себе изначальную загадку. Истинные художники творят, только отсекая лишнее. И от тебя, когда сопротивление твоего «я» станет слабее и своенравнее, поток времени отнимет бесконечно много, куда больше, чем то, что, по твоему разумению, в тебе могло быть. Однако же когда и тебя прибьет к берегу, ты, надо думать, тоже будешь удостоен внимания, которое с годами будет возрастать. Одно лишь должен ты видеть и знать: не прибьет тебя ни к какому берегу, ибо у этого потока нет берегов.

Так стоило ли труда творить, создавать себя? Стоило. Ибо со сложившейся изнутри формой поток мог сделать нечто такое, что выходит за пределы речений и слов, в том числе и за пределы слова «поток». Он и стал-то потоком именно потому, что его никогда не интересовали речения и слова, и меньше всего было ему дела до времени. Время касается только тебя; это существенно, хотя в нем ты становишься все меньше и меньше. Но наступает момент, когда приходит конец твоим дням и часам, приходит миг, когда ты устаешь барахтаться, сопротивляясь потоку времени, и поднятый тобой водоворот успокаивается. Не надо бояться, что тебя унесет в бездну. Потому что нет больше «я», способного бояться, и нет никакой бездны, но нет и твердой почвы, которая могла бы уйти из-под ног; нет даже той опоры, которую ты вроде бы оставил. И поток, о котором шла речь, есть не что иное, как текучая форма без начала и конца, источник всех форм, куда они возвращаются, когда достигают своей цели. Но нет: это сама цель надвигается на них; она — начало и исток, затягивающий их в свое таинственное молчание.

Никуда тебя не унесет; просто приходит момент, когда в том месте потока, которое ты занимал, борьба и барахтанье станут ненужными. Поток сомкнется в этом месте, оно станет его частью. И все же может случиться, что оно снова откроется — для нового рождения. Вон подплывает кусок древесины, он хочет, чтобы поток отшлифовал его до нужной формы, превратил в достойный внимания предмет, прочность которого напоминает о бесконечности потока. Бесконечное в этом куске древесины проглядывает в красивом узоре, в смелой законченности целого. Когда отдельная жизнь отстрадала свое, вместе со смертью уходит лишь то, что уже давно было в пути. Потоку ничуть не больно, когда мы меряем его своим маленьким водоворотом, ему все равно, называем мы его «временем» или еще как-нибудь. Наоборот, надо бы потоком мерить наши преходящие водовороты, но и к такой мере он совершенно равнодушен.

Смерть — мгновение, когда отнюдь не бездонная, отнюдь не равнодушная поверхность, которую мы создали в форме своего «я», оборачивается бездонной глубью, в которой нет ничего равнодушного, в которой все одинаково значимо. И мы погружаемся в эту глубь, снова или впервые. Тогда, Зуттер, место, в котором ты пребываешь, станет местом, в котором ты пребывал. Ты не смог справиться со своим уделом. Теперь он справляется с тобой. Твоя земная история растворяется и становится подобной глазу, в котором ты уже ничего не видишь, зато он смотрит сквозь тебя. И ты исчезаешь в глубине сознания, которое тебе больше не нужно ощущать или, сохрани бог, иметь. Оно существует и без тебя — к счастью, а если хочешь, наконец-то и к твоему счастью. И если ты испил чашу страданий до дна, ты легко, словно маленькая волна, растворяешься в этой глуби.

45

Спасательница не слышала шума лодки, которая, напрягая все свои лошадиные силы, приближалась к бухте с другой стороны, то подпрыгивая, то зарываясь носом в воду; назвать переднюю часть громоздкой рыбацкой лодки «бугом» просто язык не поворачивается, Подвесной мотор использовался только в крайнем случае, сейчас и был именно такой случай. Девушка в костюме из неопрена не видела, как приближающаяся лодка на безопасном расстоянии прошла мимо ее виндсёрфера с опрокинувшимся парусом и выкрашенной в голубой цвет лодки с повисшими с обеих сторон веслами; и доска с парусом, и лодка беспомощно дрейфовали в озере. Только когда рыбачья лодка подошла совсем близко к островку, находившийся в ней мужчина заглушил мотор и направил лодку к берегу, а сам — он был в резиновых сапогах — выскочил из нее, держа в руках бечевку, конец которой он намотал на ветку нависшей над водой сосны.

На крохотной отмели, даже не отмели, а кремнистой зазубрине в неприступной береговой скале, с трудом могли уместиться только два человека, которые там находились; третий, бородач средних лет, наступил бы женщине на ноги, не стой она на коленях над мужчиной, что лежал, раскинув руки, на спине и занимал почти всю зазубрину. Лицо его было видно лишь в те мгновения, когда девушка отрывала от него свои губы, чтобы перевести дыхание. Ее грудь, обтянутая черной материей, высоко вздымалась. Потом женщина снова приникала губами ко рту лежавшего. При этом она наклонялась и вытягивала дрожавшую от напряжения шею, на которой, казалось, вот-вот лопнет вздувшаяся жила; мужчина был абсолютно безучастен к происходящему, поэтому молодой женщине волей-неволей приходилось слегка поворачивать голову вбок. Она отрывалась от него только для того, чтобы с удвоенной энергией нырнуть к нему снова — как пловчиха, рвущаяся к финишу способом баттерфляй. Ноги мужчины были в воде, желтые кроссовки в такт движениям женщины безучастно поворачивались то вправо, то влево. Она сидела на нем, широко раздвинув колени, ее мокрый зад блестел, с белокурых волос стекала вода; время от времени она отбрасывала их с лица, чтобы не мешали, и тогда брызги летели во все стороны. Когда она поднимала голову, чтобы, почти всхлипывая, с удвоенной силой набрать в легкие воздух, под ее вспотевшим лицом показывалось мертвенно-бледное лицо пожилого, изрядно облысевшего мужчины, глаза которого безжизненно смотрели вверх.