Изамбар. История прямодушного гения - читать онлайн книгу. Автор: Иванна Жарова cтр.№ 51

Я вспомнил, как он смотрел на Витторию на турнире, как вступился за нее. Это была жажда справедливости, рожденная на грани возмущения. Теперь я хорошо представлял себе, о чем он думал, что чувствовал. Среди заносчивых и тщеславных рифмоплетов, претендующих на возвышенность и при первом же уколе съезжающих на скандальную грубость, Витториа сияла яркой звездой. Она была в меру насмешлива, изящно остроумна, ее ирония с плавной небрежностью перетекала в самоиронию, ее музыкальность и искусная актерская подача пикантно дополнялись обаянием ума, тонкого, зрелого, подвижного. На турнире остряков она победила шутя. И, если уж начистоту, ей нельзя отказать ни в силе характера, ни в завидной свободе и смелости, которых так не хватало ее мелочным, склочным соперникам и которых они, разумеется, не могли ей простить. Что же им оставалось? Они бросили ей как обвинение то, что она куртизанка. Слово-бич ударило Изамбара, будто кричали не ей, а ему. Оно всколыхнуло в его душе что-то, о существовании чего он и сам, по-моему, не догадывался, но само слово походило именно на подтверждение смутной догадки.

Кем еще могла быть женщина, не стыдящаяся своего ума и умеющая преподнести его не хуже, чем свои пышные формы, женщина, с удовольствием подтрунивающая над собственным кокетством, женщина, свободная от страха быть осмеянной всерьез, не знающая запретных тем, готовая идти на риск, чреватый неожиданностями, способная сохранять самообладание и присутствие духа перед злобной толпой, собравшейся учинить над ней расправу? Ответ очевиден. Одаренная, независимая женщина не имеет иных возможностей отточить свой ум и развить таланты. Она становится куртизанкой. Такова для нее цена свободы. Мужчины восхищаются ею, женщины ненавидят и втайне завидуют, и каждый готов при случае бросить в нее грязное слово, а если случай серьезный, то и камень. В особо серьезных случаях из нее могут сделать жертву за грехи и даже не вспомнят, что грехи ее – не на ней одной, ибо не сама с собой она грешила. Никто этому не удивляется и не возмущается. Женщина, открыто позволившая себе и ум, и свободу, и власть над мужскими сердцами, не только платит дорого, но и рискует всем.

Я никогда об этом не думал и вряд ли подумал бы, если бы не Изамбар. Он заступился за Витторию не только по доброте душевной, которой у него, конечно, не отнимешь. Она восхитила его игрой своего ума, очаровала талантом, и он возмутился несправедливостью, которую люди связывают с моралью и моралью оправдывают.

Я понял, почему Изамбар плакал в ту лунную ночь. Он поссорился из-за Виттории со всем человеческим миром, сделавшим из нее куртизанку, с миром, не оставившим ей иного выбора. Но даже поруганная святыня оставалась для него святыней, и он продолжал поклоняться ей. За ее растраченную силу он готов был отдать себя как жертву, которая, подобно простой воде, ничего не стоит.

«Я понимаю», – сказал он мне. Быть может, смириться с этим пониманием стоило ему самой большой борьбы за всю его жизнь. Он никогда бы не поссорился с миром из-за себя самого. Я и теперь не уверен в том, что он может бесстрастно думать о сломанных мачтах, лежащих на морском дне, о разорванных парусах и о белых одеждах, вымазанных дегтем.

Наш мудрый учитель на этот раз все-таки ошибся. Я ненавидел Изамбара, и в то же время я любил его. Не понимая ни слова из его разговоров с Витторией, я мог угадать его чувства, прочесть его глубинные мысли. Я слышал их в звуках его лютни, в переливах его голоса. Я разглядел в женщине, покорившей его сердце, то, что видел он. Я мог взглянуть на нее его глазами – моя собственная неприязнь к ней переставала быть мне помехой.

Ничего не изменилось после той ночи. Изамбар и Витториа по-прежнему продолжали встречаться. Они играли и пели, а иногда подолгу и оживленно беседовали. Они могли увлекаться и спорить, но их споры не кончались ссорами, и каждый слушал другого не просто терпеливо, а по-настоящему заинтересованно. Я начал догадываться, что эти беседы отнюдь не светского характера и не ограничиваются взаимными комплементами, а споры не имеют ничего общего с выяснением отношений между мужчиной и женщиной. У этих двоих нашлась общая тема, которую не исчерпать за один вечер. Пару раз я слышал только голос Виттории – он бесстрастно излагал мысли, объяснял, рассуждал, спрашивал и тут же отвечал, и Изамбар внимал ему, не вставляя ни слова. Бывало и наоборот, когда говорил он, встречая, судя по всему, столь же вдумчивое внимание. Мне казалось, именно в этих беседах Витториа совсем оставляла свою игру, вошедшую в ее кровь и плоть, и была с Изамбаром самою собой – предмет затрагивал и увлекал ее с неодолимой силой, а в голосе Изамбара проскальзывали порой уже знакомые мне нотки. В них я улавливал нечто, что назвал бы, пожалуй, страстью ума, и вспоминал свои вылазки на колокольню – именно там, и только там, я мог их слышать. А от голоса Виттории, несмотря на всю ее увлеченность, исходил отрезвляющий холод, веяло прозрачностью морозного воздуха.

Однажды Изамбар принес от нее книгу. Представьте себе, монсеньор, на греческом! И сразу же нырнул туда с головой. Он читал очень быстро, читал и не мог оторваться. Я не выдержал и спросил его прямо, о чем эта книга. «О тайне Вселенной», – сказал он и назвал греческое имя, которого я, конечно, не запомнил, потому что оно ничего мне не говорило. Он пояснил, что это древний математик и любимый философ Виттории.

Изамбар был влюблен в женщину, которая читала по-гречески, увлекалась древними философами, разбиралась в науке его прежнего учителя и привезла с собой книгу, способную завладеть его умом так же безраздельно, как эта женщина владела его сердцем! Пожалуй, он действительно мог позволить себе не ревновать ее к тем самодовольным глупцам, что приходили к ней за ее куртуазным искусством. В слезах, что мне довелось видеть на его глазах, не было и намека на ревность.

Надо признать, Витториа оценила скромность своего юного поклонника. Она постаралась не огорчать его больше и оградить себя от посетителей на время встреч с Изамбаром, всякий раз оговоренное заранее. И все-таки ему приходилось порой видеть мужчин, выходящих из ее дверей, и подгулявших юнцов под ее окном, нагло требующих, чтобы им было немедленно оказано внимание. Разумеется, мужчины, в особенности заносчивые юнцы, откровенно потешались над ним, но это его не задевало. Он мог мучиться лишь осквернением своего божества, но, поскольку божество на осквернение соглашалось, Изамбар с каждым разом все более умело скрывал от него свои муки. От меня же он не мог их утаить: по утрам они отчетливо звучали в каждой ноте, возносимой под свод собора чистейшим в мире голосом. В такие минуты я любил Изамбара особенно сильно, а вся моя ненависть обращалась против той, для кого он был интересным, необычным, но все-таки не более чем увлечением.

Эти двое раскрывались друг другу в звуках, делились пищей для ума, но меня так и не покидало ощущение, что одна из них – хищница, а другой – жертва, угодившая к ней в лапы. А поскольку их встречи продолжались, в городе, где Изамбаром гордились и называли уже не иначе как «наш Орфей», где у него было полно тайных поклонниц, смеяться над ним постепенно перестали, но начали всерьез задумываться о том, чем все это может для него закончиться. Между прочим, если бы Изамбар, по обыкновению юных влюбленных, оказавшихся в его положении, бросался на соперников в припадках ревности, затевал с ними скандалы, дальше смеха дело бы не пошло. А так, уничижив себя в глазах всего города, он стал вызывать сочувствие. Люди негодовали на коварную блудницу, вскружившую голову этому наивному мальчику. Их праведный гнев рос с каждым днем. Рыжей бестии с ее умом следовало бы понять, что она заигралась, и остановиться. Шутки ради ей могли простить многое, но шутка грозила обернуться бедой. Хорошие куртизанки всегда знают границы дозволенного.