— Ну, ты же не думаешь, что это я приказал убить этих двух? Или думаешь? — спросил он, тыкая большим пальцем назад в сторону глубокого каньона, где только что разбился «мустанг».
— Правду о тебе, о твоей истинной сути мне подсказывает отнюдь не больное воображение, Вудс. — Она отвернулась от него, уставилась прямо перед собой. — Это вывод, который сделали мои собственные глаза… Послушай. У меня не было выбора. Я была вынуждена сделать то, что сделала по отношению к тебе. И я никогда сама себе не прощу этого. Что бы ты мне ни говорил об этом, о том, что ты чувствуешь или не чувствуешь в этой связи. Мое наказание — это мое наказание и ничье больше. Поверь, оно всегда будет со мной. Но то, как ты собираешься поступить со мной, намного хуже того, что я заслуживаю.
— Да, но я не собираюсь делать ничего, что…
— Ссылка, перспектива никогда больше тебя не видеть — и без того достаточно суровое наказание, а сейчас ты хочешь вовлечь меня в свои сети жестокости и насилия. И моего ребенка тоже. Ведь все, что ты должен делать, неизбежно заканчивается насилием. Нет, ты не стрелял в ту белую машину. Но они стреляли в Фореллена только потому, что думали, в ней сидишь ты. Ведь он вел твою машину!
— А может, потому, что ты совершенно случайно чуть не вышибла из него мозги каблуком своей абсолютно мирной туфли.
Она кивнула.
— Моя вина мне известна лучше других, и, поверь, я совершенно не собираюсь от нее отказываться. А вот ты… ты никогда не готов признать свою. Ни за что и никогда! За что бы эти люди тебя не преследовали, они уже мертвы. А сколько еще тех, кто из-за тебя тоже умер не своей, а насильственной смертью?
У Палмера неприятно засосало под ложечкой.
— Ты все время говоришь об ответственности. Да, все плохое, что случилось в последнее время, произошло только потому, что я согласился выполнить для Фонда некую миссию. Что ж, я готов признать это. Ну и что дальше? Что еще прикажешь мне со всем этим делать? Что?
Она пожала плечами.
— Высади нас, пожалуйста, в Витторио Венето. И больше ничего.
— И возвращаться домой?
— Да, к Джинни.
— С этим все покончено.
Какое-то время Элеонора молча сидела. Затем спросила:
— По чьей инициативе? Твоей?
— Естественно.
— Извини.
— А что еще мне оставалось делать?
Снова немного помолчав, она сказала:
— Пожалуйста, давай поедем. Мне надо доставить ребенка в Азоло до наступления темноты.
В Витторио Венето они остановились на старой центральной площади. Палмер молча осмотрелся вокруг: небольшие приятные домики, разрисованные фресками эпохи Ренессанса, ярко-синее небо, хотя солнечные лучи уже не пробивались на тенистые улицы города.
— Ладно, я сам довезу вас до Азоло, — вздохнув, сказал он.
У него почему-то появилось тоскливое ощущение дежавю. То же самое он предложил Вирджинии в свой последний вечер в Нью-Йорке… Палмер взял у Элеоноры карты, развернул и просмотрел предстоящий маршрут. Затем, поскольку от Элеоноры не последовало никаких возражений, поехал сначала на юг по Пятьдесят первой автостраде, а потом по Тринадцатой, которая вела прямо в Азоло.
— Надеюсь, ты останешься с нами поужинать? — внезапно послышался голосок маленькой Тани, когда они уже подъезжали к пригороду Азоло.
Вудс бросил взгляд на ее маму.
— Вообще-то мне бы хотелось не только поужинать с вами, — тихо произнес он.
— А чего еще? — поинтересовалась девочка.
Они свернули направо и через несколько минут уже, сбавив скорость, медленно ехали по узким улочкам, над которыми нависали многочисленные аркады. Местные жители возвращались с работы, заходили в магазины, делали покупки, останавливались, делились друг с другом новостями и, казалось, совершенно не обращали внимания ни на высоченного американца, ни на красавицу Элеонору, ни на ее маленькую дочь.
— А чего еще? — не отставала Таня.
— Ну… — невнятно пробормотал Вудс. — Много чего.
— Он хочет стать твоим отчимом, — ответила за него Элеонора. — Но я никогда не выйду за него замуж. Так что давайте лучше забудем об этом.
— Но у меня уже есть отец, — обиженно произнесла Таня.
Палмер покачал головой, подъехал к дороге, ведущей из города, и припарковался рядом с полуразрушенной виллой.
— Послушай, Элеонора, возможно, ты захочешь поскорее забыть обо всем этом, но есть еще кое-что, о чем я должен рассказать.
— Извини, но я ничего не желаю об этом слышать.
И опять все тот же самый больно жалящий укол дежавю. Тогда в Нью-Йорке Вирджиния тоже категорически отказалась его слушать. Какие же ужасные тайны он, по их мнению, мог носить с собой? Впрочем, это могло быть самым обычным совпадением. Элеонора вряд ли могла знать, что внутри него вызывали скорбь еще три человека, ожидающих того, чтобы их тоже проводили в последний путь.
Он вышел из машины, рассеянно продолжая думать о своем и подошел к багажнику, чтобы вытащить оттуда ее дорожную сумку. Открыв багажник, Палмер в ужасе посмотрел внутрь. Его изумленному взору предстал не «порше», который ему приходилось видеть в машине Джека Рафферти, а самый обычный двигатель «фольксвагена» с огромным вентилятором сзади.
— Это не машина Джека! — удивленно произнес он. — Ее просто-напросто где-то арендовали. Значит, что? Между Форелленом и полковником нет никакой связи?
Подошедшая к нему Элеонора со вздохом сожаления тихо сказала:
— Я же говорила тебе, он твой друг. Настоящий друг. В отличие от меня…
— Именно поэтому Фореллену было так трудно следовать за нами? Изо всех сил стараться нас не перегонять?
— У тебя впереди целая жизнь, чтобы разобраться во всем этом. Спокойной ночи. Kommst du mit mir, Tanyushka.
[102]
— Нет-нет, подожди, — остановил ее Палмер.
Она покачала головой.
— Что умерло, того уже не восстановишь. Это произошло в то утро, когда я довезла тебя до франкфуртского аэропорта и посадила на самолет до Нью-Йорка. К тому времени я уже предала тебя! Могла ли я после всего этого тебя видеть?
— Значит, ты и не собиралась встречаться со мной после моего возвращения? Значит, все твои обещания были лживыми? Лживыми с самого начала и до конца?
— Да, лживыми.
— Что из этого было известно твоим родителям?
— Ничего. Ровным счетом ничего. Кроме того, что я не хочу, чтобы ты меня искал.
Он с треском захлопнул крышку багажника.
— Нет, я этому не верю! Не верю, чтобы ты везде и во всем мне лгала!