Списанные - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Быков cтр.№ 83

Да, но не у всех же есть Рома Гаранин и Лала Графова! Ну и что, тут же осадил он проклятый голос, я не виноват, что по крайней мере у меня они есть. Остальные пусть выкручиваются как им угодно, — с меня хватит. Интересно, где моя ворона. А вот и она.

Огромная, черная, нахохлившаяся, она сидела на липе напротив и внимательно изучала окно Свиридова. Кажется, она была чем-то недовольна. Во всяком случае незаметно было, чтобы она его поздравляла. Сидит и смотрит, и ведь не денется никуда.

Валя проснулась мгновенно, как всегда, — только что безмятежно лежала в своей футболке и вот уже спустила ноги на пол. Долго валяться, нежиться — не ее стиль. В школе небось была отличница: странно, никогда не спросил. А скорей всего, и не спала, все слышала, догадалась.

— Здорово, — сказал Свиридов.

— Чего не спишь?

— Так.

— Ага. — Она быстро и прозаично одевалась, минимум эротики. — Кофейку сваришь?

— Да, конечно. — Он пошел на кухню.

Стоя у плиты, он почувствовал ее взгляд: она стояла в дверном проеме, облокотясь о косяк, и смотрела так же, как Алька во время последней встречи. Почему-то они сразу все умудрялись понять. Она не осуждала его, боже упаси. Это был взгляд из бездны, из такой глубины, на которую он не только не опускался — он не мог ее и предполагать, а они там жили. Это был взгляд не обвиняющий, не умоляющий и уж подавно не завистливый. Просто — ты на поверхности, мы в бездне, мы все понимаем и ни на чем не настаиваем; для нас естественно быть в бездне. А тебя никогда не пустят сюда — и при этом ты будешь вечно чужим на поверхности; взгляд человека, достигшего надежного дна, на человека, вечно носимого всеми ветрами между небом и землей. Вот в чем дело: своим здесь себя чувствует только тот, кто на дне, тот, кому некуда больше падать. В этом состоянии возможны прекрасные поступки. А он человек промежутка, и у него, пожалуй, есть надежда на спасение. Но какой ценой? Вот этой самой: у кого есть надежда, тот не свой, никогда не свой. «Оставь надежду всяк сюда входящий» — это же не угроза, какие угрозы, когда все уже произошло? Это правило пользования лифтом, способ сохранения лица. Оставь надежду, а дальше делай что хочешь.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Кофе вскипел, он осторожно налил ей чашку. Валя выпила мелкими глотками, улыбаясь как-то робко.

— Ну… я пойду, наверное, да? — сказала она.

— Да, — сказал Свиридов. — Ты, наверное, иди.

— Ты, наверное, все правильно решил.

— Не знаю, — сказал Свиридов.

— Я вот не могу, — сказала она. — Я понимаю, но никак.

— Ну тогда иди.

Но она все не решалась — понимала, что уходит не на марш, черта ли им там сделают на марше, а от Свиридова, и это уже насовсем. Есть вещи, которые не переступаются.

— Ну пойду.

— Давай. Позвони вечером обязательно.

Она еще раз посмотрела этим своим взглядом de pro-fundis, быстро оделась в прихожей и вышла.

Свиридов остался один.

15

Было прохладно, пусто, свежо, белесо. Он сидел за столом, не глядя в монитор, уставившись сквозь тюлевую занавеску на белизну за окном, и стыдная, забытая радость существования наполняла его.

Бабушка с мальчиком шла через заснеженный двор, мальчик волочил санки. Две девочки в красном крутились на скрипучей карусели. Три девочки постарше, лет по двенадцать, хихикали, прогуливая школу. Старик выгуливал рыжую беспородную собаку. Другая, черная и тоже беспородная, с нею заигрывала, но та, что на поводке, эти приставания гордо игнорировала. Еще один старик, с двумя рулонами туалетной бумаги в авоське, шел из магазина. Хорошо бы рядом бежал рулон туалетной бумаги и заигрывал с тем, что в авоське, а тот его презирал. Пыхтящий толстяк в расстегнутой синей куртке обметал пыхтящую «мазду», завел и вот чистил, пока греется. «Снег», статья Галиена Марка.

Человек, утративший вертикаль, быстро находит утешение в горизонтали. Христос, избегнувший участи в «Последнем искушении», впервые замечает вокруг себя природу, и природа очень недурна. Мир вокруг был сказочно хорош, а он так давно, так высокомерно не замечал этого. Впереди было пространство всех возможностей. День сиял, и пусть это был день без солнца, — прекрасна была и его матовая белизна, и ватная, велюровая сероватость декабрьского неба, и торопящиеся по своим делам люди. Можно было любить людей. Рука, сжимавшая Свиридова, разжалась, и он прекрасно чувствовал себя без этой руки.

Еще много будет утешений — яичница с колбасой… Он с радостью подумал, что впереди у него завтрак. Ничего дурного, свинского, чавкающего, — кроткая благодарная радость: яичница с колбасой. Мир хорош, разумен, благоустроен. Как долго он был неблагодарен. Спасибо, Господи.

В эту минуту Бог с негодованием захлопал крыльями, завертел головой, вспорхнул с ветки напротив и приземлился на свиридовском подоконнике.

— Как, как, что такое? — закаркал, захлопотал он, царапая когтями жесть. — Что такое, не понимаю, куда это мы ускользаем? Кого это мы благодарим? Тоже мне благодарность. Быстро встал пошел вышел марш марш.

Свиридов покачал головой.

— Нет, нет. Никуда я не пойду, и ты это отлично знаешь.

— Что такое вообще?! — возмутился Бог. — Раз в жизни, можно сказать, взял двумя пальцами, приблизил к глазам. Поместил под микроскоп, в интересное окружение. Ослепительные возможности, запах жизни. И тут же сразу же дезертирство, сучение лапками, мольбы о пощаде. Кого молим, юноша? К кому обращаемся? Тебя Господь включил в список, сидит наблюдает! Ты больше всех ныл, что у тебя безвременье! Вот, кончилось безвременье, пожалуйста, действуй! Ты думаешь, без моего ведома кто-нибудь тут составляет списки? Ты думаешь, это они составляют списки? Это я, я, я составляю!

Интонации у Бога были ворчливые, как у старой коммунальной еврейки, что часто вообще наблюдается у еврейских стариков, так что ничего удивительного. Буду старик — тоже буду похож на старуху.

— Господи, — устало сказал Свиридов. — Я не хочу состоять в списках. Я хочу в списках не значиться.

— Что такое, что, что! — захлопотал Господь, перемещаясь вдоль подоконника. — Ты обалдел, что ли, вшивота, ты с кем разговариваешь! В списки ему не хочется. Быть живым в некотором роде и значит быть в списках, ты понял? Это ужасно, хуже всего, это я не знаю что — выпасть из списка! Это значит, дубина, что я о тебе забыл!

— Этого я и желал бы более всего, — скромно сказал Свиридов. — Я желал бы, чтобы ты с твоими методами обо мне забыл.

— Говорит и не знает, что говорит! Что он такое говорит! — заахал Господь. В былое время он явился бы, конечно, в ином обличье. Как почти во всей хорошей советской фантастике, в мечтах мэнээса, он явился бы в облике старого очкастого учителя, доброго и всепонимающего, в облике железной необходимости с человеческим лицом, и благословил бы на гибель и ужас с этим самым человеческим лицом, и все были бы довольны. Но Господь тоже эволюционирует, как все живое, мир распустился, учитель давно на пенсии, а пенсионер ворчлив по определению. — Ты понимаешь ли, что ты несешь?! Для человека с сотворения мира не было хуже наказания, чем быть отверженным от взора Божия! А тут я смотрю на тебя в упор большими круглыми глазами, и ты недоволен! Ему не нравится список, скажите пожалуйста. Как ты предлагаешь рулить миром без списка? Я говорю: Свиридов, к доске. Свиридов пошел к доске. Что это такое, какие-то подтирки, вычеркивания? Уже ты давно мне внушаешь определенные подозрения, и уже я частично вызвал родителей!