17 м/с - читать онлайн книгу. Автор: Аглая Дюрсо cтр.№ 19

ЭСХАТОФИЛИЯ

Неделю назад мы с приятелем сидели на верхней палубе парома и ели лапшу «Доширак» в компании двух престарелых хиппи, татуированных, как якудзаи. По засмоктанности волосы хиппи оставили на полкорпуса позади все искусно свалянные дреды подрастающего поколения ручных растоманов. Впрочем, никаких подрастающих растоманов на пароме не было. Как не было дайверов и охотников за сандаловыми слониками, засахаренными в стразах Сваровски. Потому что это был аутентичный ржавый паром, и вез он в основном аутентичное местное население с аутентичными козами, курами и неистребимым запахом морепродуктов. Мы ели лапшу и смотрели, как нас догоняет буря. Буря сметала открыточный перламутр с неба и комкала воду. Мой приятель вдруг сказал (безмятежно), что с таким настроением (и с такого выгодного ракурса) хорошо бы наблюдать конец света. Вот, мол, конь блед пошел. Надо сказать, что в безмятежности моего приятеля не было ни доли цинизма. Потому что до этого мы прекрасно провели бессчетную череду дней на берегу, который два года назад смыло цунами. В первые ночи мы тревожно собирались под баньяном, высматривая абнормальные признаки в поведении автохтонных жителей и их домашнего скота. А потом расслабились и получили удовольствие. Когда буря настигла наш ржавый паром, престарелые хиппи уже сладко спали, накрывшись парео, расписанным флуоресцентными листьями конопли. Они имели право на такой цинизм. Кроме того, они никогда не забирались севернее Китая. А следовательно, были избавлены от особенностей русского менталитета.

Позавчера товарищи по работе запретили мне ездить в метро. Потому что вся страна охотилась на террористов, и простым гражданам в метро было не протолкнуться. Вчера товарищи по работе каждый час рассказывали мне сводку погоды. Страшный ветер, ускоряясь с каждой секундой, мчался на нас с неминуемостью гроба на колесиках из моего детства. Все с каким-то противоестественным сладострастием льнули к радиоточкам и экранам компьютеров, которые из последних сил противостояли тотальному обвалу электропроводов. Барометр упал ниже последнего деления, и уже никто не знал, до какой степени плохо всем магнитозависимым. В час дня мне позвонила подруга и сказала, что в «Меге» — страшные распродажи. И это неспроста. Хотят избавиться от неликвидного товара и свалить в прекрасные места. В три мне позвонили соседи и сказали, что ежики не спят, а это экологическая катастрофа. И нет зимы. А это попахивает уже катастрофой эсхатологической. Мне сказали, что, по прикидкам, то же было в Атлантиде. Во всем этом была приподнятая решимость смириться с самыми худшими обстоятельствами. Это была решимость людей, знающих сюжеты всех мультиков «Хэппи три френдз» не понаслышке.

А вечером мне позвонил мой приятель и злорадно сказал, что я зря припарковала машину под деревом и поплачусь за такую халатность, как тот бедный человек из Бирмингема. Я сказала, что могу перегнать машину на другую сторону, к стройке. Там деревья выкосили еще в мае. «Ты что, рехнулась?!» — взвыл мой приятель. Он сказал, что строительные краны падают как подкошенные. Я сказала, что, мол, ладно, я поеду ночевать к нему на дачу. С котом и детьми. Мой приятель задумался. Нет, сказал он. Не надо с котом и детьми. Я обиделась. Потому что я уже завелась и хотела страдать и бояться вместе со всеми. И желательно с хорошей визуальной точки. Он сказал, что место это небезопасное. Не хочу же я, чтобы мне напрочь снесло крышу?! Потому что с маленьких домов сносит крыши просто как фольгу! И кидает эти крыши на машины!! И машины сминает прямо как фольгу!!! Но мне уже снесло крышу. И я внесла посильную лепту во всеобщее приподнятое ожидание апокалипсиса. Я подошла к охраннику стройки и поинтересовалась (тревожно) судьбой крана. Я сказала, что это — халатность. А он ответил, что ничего по этому поводу предпринять не может. И не хочет. Потому что он призван сторожить этот кран. А в каком положении будет этот кран — в стоячем или лежачем, — ему глубоко по барабану. Охранник тоже страшно завелся и пошел в каптерку. Видно, прильнуть к радиоприемнику. Я бесилась из-за наглого охранника полночи. А он, видно, бесился, что ураган не начинается. Он, может, даже кран раскачивал, чтобы повалить его на кособоко припаркованную машину. Полвторого хлопнула форточка. «Ну вот, началось», — с облегчением подумала я. И заснула.

Такая зима бывает в Риме. Там сквозь дождливые тучи иногда пробивается клочок голубого неба и бьет солнце. В такую зиму думаешь: это апрель. И на что-то надеешься. Под Римом, наверное, живут ежики. И они как-то приспособились. Мы могли провести эту зиму, как римляне, — в термах и эпикурействе. А провели как всегда — в сладострастном ожидании худшего. Римские каникулы в ожидании конца света. Надо было не сходить с ржавого парома в Бангкоке. Потому что на нем плыли настоящие эпикурейцы. Они даже после цунами не озаботились ковчегом. Обходились ржавой посудиной. Но — с отличным обзором с верхней палубы.

СТАМБУЛ ЗИМОЙ

Если бы я была писателем, я бы была мужчиной. И писала бы все глаголы прошедшего времени единственного числа первого лица без порочащего достоинство литературы окончания — а. Потому что там, где появляется окончание — а, тут же появляется «чек-лит». А по-нашему еще безнадежней — «бабское чтиво». Даже до прочтения текста, заклейменного уничижительным окончанием. Но я не знаю, что думают мужчины. Еще я не знаю, что думают юные девы, рейверы, таксисты и собаки. И я совсем не уверена, имеет ли уж такое большое значение то, что думаю я. Наверное, я — не писатель. Тем не менее жизнь распорядилась самым ироничным образом. Она, эта жизнь, отправила меня на книжный фестиваль. Я до последнего вела внутреннюю борьбу. Даже у стойки регистрации, вдохновленная пассажиром, улетающим в Стамбул, я хотела перерегистрировать свой билет. Но это было невозможно. Поэтому я просто купила книгу Орхана Памука. А потом, когда прикинула, сколько мне добираться до очага словесной культуры, купила еще одну книгу Орхана Памука. И читала из них понемножку в тряском, как рейсовый автобус «пазик», Ту-154. На книжном фестивале действительно было много писателей. И все они были хорошие. И только несколько из них писало с окончанием — а. И именно эти писатели почему-то вели непримиримую борьбу с сексизмом мужчин. Я решила сразу отмежеваться. Я не могу вести непримиримую войну с мужчинами, потому что совершенно не представляю, что они думают. Я помогала разливать чай и другие напитки. Потому что мне надо было занять какую-то нишу до тех пор, пока вступит в действие мой обратный билет. Но меня все равно несколько раз спросили, как я отношусь к сексизму и буддизму. Наверное, я неважно выгляжу, решила я и уткнулась в книгу Орхана Памука. Сначала в одну, а когда она закончилась — в другую. И еще я там встретила старинного приятеля, которого тоже угораздило попасть на писательский форум. Но он плохо притворялся писателем. Наверное, потому что был поэтом. А это приговор. Он спросил меня, видела ли я Стамбул зимой. Потому что он Стамбул зимой видел. Он когда-то давно познакомился с Орханом Памуком. И тот ему сказал: «Кто не видел Стамбул зимой, тот не видел Стамбула». И тогда этот поэт написал книжку про Стамбул. И попал туда зимой. Потому что именно зимой ему вручили в Стамбуле премию за книгу про Стамбул. Стамбул зимой прекрасен. Снег лепится к стенам мечетей. И затертые орнаменты, грязные барельефы очищаются и проясняются до своей истинной сути. До своего изначального смысла. Щербины наполняются липким снегом, этим «мрамором для бедных». И не видно ничего, кроме четкого орнамента. Не видно размокшего картона на тротуарах, давленных фруктов на рынке, не видно блядства туризма, не видно даже надписей на английском языке. Виден Золотой Рог. Но это единственное, на что имеет смысл смотреть после снега. Полночи я пялилась на обложку книги Памука. На пронзительно голубую фотографию пронзительно голубых куполов пронзительно Голубой мечети на фоне пронзительно голубого снега. Стамбул зимой мне понравился. Еще мне понравилась кошка. По большому счету, кошка на книжном форуме мне понравилась больше всех. (Хотя форум, надо отметить, был организован прекрасно.) Но эта кошка была черной с редкими седыми волосами. Она жила прямо там, где проходил форум. Она понравилась мне тем, что одна из всех не выпендривалась, а была тем, что есть. Я знаю, в Стамбуле кошкам оказывается нездешний респект. Думаю, за способность быть тем, чем они и являются. Хотя форум проходил не в Стамбуле. Он проходил в Новосибирске. Новосибирск возник благодаря писателю Гарину-Михайловскому. Потому что Гарин-Михайловский затеял Транссиб (это еще раз доказывает, что от писателей тоже бывает польза, когда они бывают теми, кто они есть). В Новосибирске тоже много снега. Гораздо больше, чем в Стамбуле. Но это ничего не меняет. В обратном самолете я прочитала еще одного Памука и книгу приятеля про Стамбул. Но больше всего мне хотелось добраться до дома и расцеловать своих близких. Не знаю почему, но после того, как занимаешься не своим делом вдали от дома, пробуждается какая-то необъяснимая любовь к близким. Мои близкие по причине рабочего дня проводили время в детских учреждениях. Поэтому мне пришлось отловить и расцеловать Свирепого, хотя он все-таки дрянь. Он после моих поцелуев гадливо вылизывался, сидя за холодильником. И смотрел преданно и ласково. На холодильник.