Обожание - читать онлайн книгу. Автор: Нэнси Хьюстон cтр.№ 16

Мне это показалось странным.

Знаете, ваша честь, Эльке была моей лучшей подругой, а Космо… ну, чтобы не тревожить лишний раз тень Дон-Жуана, Космо, как я уже говорила, это Космо.

ЭЛЬКЕ

Космо зашел вместе со мной в «Фонтан» и сел перед стойкой пропустить стаканчик. Хотели ли мы дать односельчанам пищу для смачных сплетен? Несмотря на то что говорил тут о замкнутости здешних уроженцев Франк, мужчинам за столиками в кафе и женщинам на пороге своих домов нужно о чем-нибудь говорить, так что вопрос о том, «кто с кем спит», по популярности уступает только проблеме нехватки денег. Наливая Космо вино, я тихо спросила: «А… если люди начнут болтать?»

Он улыбнулся и ответил так: «Зачем лишать их возможности помечтать?»

И добавил: «Иди, что скажу…»

Я перегнулась через стойку, и он прошептал: «Представляешь, как они лежат по ночам в своих постелях и смотрят порнушку с нами в главных ролях? Наши потные тела сливаются и вытворяют то, на что они сами никогда бы не осмелились? О, уверяю тебя, они будут нам очччень благодарны…»

«Да уж, повезло им!» — сказала я и отодвинулась. Окинув взглядом зал, я не смогла удержаться от смеха, вообразив, как эти жалкие крестьяне, преждевременно состарившиеся, утомленные тяжелой работой и жизнью, воображают себе наши любовные игры.

Но потом мне стало грустно — я подозревала, что эти люди разучились мечтать. Я думала о Франке и Фионе, о том, как они играли сегодня утром на берегу: забрасывали удочки в реку и вовсю мечтали в ожидании клева, я почти слышала, как эти грезы жужжат в их маленьких головках… Все дети мечтают, но что случается с ними потом? Что происходит с несбывшимися мечтами? Здешние женщины сидят дома с утра до вечера, изматывают себя работой, они всегда держат себя в руках и никогда не выдают своих чувств. Мужчины утром уходят в поле, трудятся в поте лица, кляня весь белый свет, потом идут в бистро, чтобы разрядиться, курят темные сигареты «Житан», пьют и играют в карты. Десять-пятнадцать лет такой жизни уродуют их тела, взгляд становится мутно-стеклянным, багровые прожилки покрывают нос и щеки, а в их головах… ох, Космо, неужели в их головах и правда не осталось ни одной, даже самой малюсенькой мечты?

«Ты знаешь Веру?» — спросил он ни с того ни с сего, не дав мне додумать мысль до конца.

Веру? Я была сбита с толку. Да, я ее знаю…

Не так чтобы очень хорошо, но… Я знала, что Вера торгует газетами в магазинчике на площади и любит в одиннадцать утра зайти в «Фонтан» — выпить ликера и разгадать кроссворд. В те времена женщины почти никогда не ходили по кафе и ресторанам в одиночку. Да что там «почти» — такого вовсе не бывало. Даже какая-нибудь заезжая парижанка чувствовала бы себя неуютно, зайди она без спутника в «Фонтан»… Но Вера была исключением: мужчины радостно ее приветствовали, а у нее для каждого находилась улыбка.

ЖОЗЕТТА

Ха-ха! Если бы только улыбка…

ЭЛЬКЕ

Женщины, само собой разумеется, считали ее шлюхой: в пятьдесят лет она все еще красила волосы хной, пользовалась помадой и носила яркую одежду… Ничего другого я тогда о Вере не знала, и Космо меня просветил.

Вера была чужой: родилась она в небольшом городке километрах в шестидесяти от нашей деревни и поселилась у нас вместе с мужем только во время войны. Оба участвовали в Сопротивлении и были, несмотря на молодость, убежденными коммунистами. Уже тогда деревенские отвергали ее — она была слишком хороша собой и слишком откровенно выражала свои политические взгляды. Но когда в июле 44-го немцы убили Вериного мужа и она осталась вдовой в двадцать пять лет, ее начали бояться. Решение остаться в деревне было чистым вызовом. Вера открыла газетную лавку и за несколько месяцев приобрела обширную клиентуру — постоянную и сугубо мужскую. У Веры был хорошо подвешенный язык, она часто смеялась, и мужчины любили поболтать с ней: синим чулком она не была, а говорить могла о чем угодно — от Алжирской войны до цен на пеньку.

ЛАТИФА

Я хотела бы высказаться насчет Алжирской войны, потому что мой муж Хасан не сможет дать показания, он недостаточно хорошо говорит по-французски и вообще уже давно почти не разговаривает — даже по-арабски, если хотите знать мое мнение, это и ваша вина, когда я говорю ваша, то имею в виду французов, хоть и не знаю, француз ли вы, ваша честь, но, уж наверное, француз, и к тому же коренной, кожа-то у вас белая, как у Романистки, я бы удивилась, будь вы смуглым или чернокожим, ну да, это возможно, в наши дни в судах кого только не увидишь, но я бы, честно, удивилась, так о чем это я, ах да, у меня нет против вас предубеждения, но вы частично виноваты… А? Моя очередь выступать все еще не подошла? Ладно, я подожду, но вы, надеюсь, скажете, когда мой черед наконец наступит, потому что у меня тяжело на сердце, так тяжело…

ЭЛЬКЕ

Год за годом Вера сеяла смуту среди обитательниц деревни, открыто флиртуя с их мужьями и всем своим образом жизни яростно доказывая, что женщина может быть независимой.

Андре тоже стал каждый день покупать у нее газету. Его сводила с ума быстротечность времени, он разочаровался в Жозетте, жаждал понимания и чувствовал непреодолимое влечение к рыжей красавице. И маленький мальчик Космо понял, что между его отцом и Верой существует особая связь.

Все это было так давно, сказал он мне однажды, что мои воспоминания похожи на сны, я ведь никогда не осмеливался говорить об этом с отцом. Но я до сих пор помню, как Вера прикасалась к моему лицу, помню, какими нежными были ее ладони, вижу ногти, покрытые красным лаком, я до сих пор чувствую аромат ее духов на запястьях… руки моей матери были совсем другими, они всегда делали что-нибудь полезное. Ни разу в жизни она не сделала попытки выразить себя…

Мы шли по улице, и Космо жестикулировал на ходу, показывая мне розового фламинго, пламя, лижущее полено в камине, звучащую арфу.

Вера брала мое лицо в ладони, повторил он, и долго вглядывалась в него своими сапфировыми глазами. Взгляд тревожил мне душу. И сегодня, когда я встречаю ее на улице…

У меня сохранилось всего одно четкое воспоминание об этой женщине — даже не о ней, а о ее доме. Мне было года четыре или пять, когда отец отвел меня туда… Представь: я сижу один в гостиной и смотрю на пепельницу, в которой догорает сигарета. Должно быть, Вера закурила и тут же оставила ее, они с отцом ушли в соседнюю комнату и закрыли за собой дверь… На золотистом фильтре остался след красной помады — он кажется мне самой волнующей вещью на свете, отпечаток губ красивой женщины на золотистом, в белую крапинку, фильтре недокуренной сигареты. Я сижу и жду отца, сигарета тлеет, табак превращается в пепел, сохраняя — удивительное дело! — форму цилиндрика, как будто у меня на глазах возникает призрак сигареты… Почему я так пристально в нее вглядывался? Может, из соседней комнаты доносились какие-то звуки? Может, отец использовал меня как прикрытие для визита к любовнице? Я задумываюсь об этом сейчас, но тогда этот вопрос мне в голову не приходил. Может, он сказал Жозетте, что поведет меня покупать ботинки, а сам целуется и обнимается с Верой в комнате за закрытой дверью, занимается с ней любовью, пока я, замерев, созерцаю медленную идеальную метаморфозу сигареты и жду, когда столбик пепла не выдержит собственного веса и наконец распадется? Но на этом воспоминание обрывается…