Моя преступная связь с искусством - читать онлайн книгу. Автор: Маргарита Меклина cтр.№ 81

III

Мариан Амахер

Как странно порой объединяются несопоставимые, несоизмеримые вещи, обращаясь в асимметричный ассортимент, в котором одновременно видится и многозначное все, и ничего…

Что может быть общего между итальянской сенаторшей Леви-Монтальчини и авангардной американской композиторшей Мариан Амахер, которой мой преждевременно умерший друг («У. Д.»), чьи сладкие сексуальные щупальца достают меня и из могилы, как-то выписал чек на восемь тысяч долларов ни за что, просто так, на фестивале Вудсток?

Этот рок-фестиваль, три дня песен, пива и брошенных на траву покрывал, был организован в 1994 году в честь двадцатипятилетия Вудстока, прошедшего в 1969 году.

«Вудсток 94 — это было нечто, бесспорно» — пишет мне художница Сильвия Болл, как-то выставившая свои «Сигарные акварели», с тщательно вырисованными овальными сигарными лейблами, в галерее У. Д.

«Результатом хипповства стал хаос — и несколько украденных настенных росписей со знаменитой стены.»

Под «стеной» имелся в виду опоясывающий огромное пространство фестиваля и расписанный художниками яркий забор — курировавшийся У. Д. арт-проект. «Мариан Амахер была похожа на ведьму» — рассказывал он, когда мы с ним, удобно устроившись на передних сиденьях, курили в машине. «Такая страшная на лицо седовласая ведьма с кошмарным характером, не подпускавшим к себе. Но у нее были сверхоригинальные проекты, идеи, даже, я бы сказал, гениальность — и полное отсутствие звонких монет.»

Я, затаив дыхание, слушала, только чтобы все мгновенно забыть, а после смерти У. Д. неожиданно заинтересоваться.

«Она работала с пространством, электроникой, дронами» — продолжал он. «Как я люблю дроны! Знаешь, что это такое?»

«Нет, я не знаю, что это, дорогой У. Д., до сих пор. Ты там слышишь меня?»

«Ну я и дал ей восемь тысяч, тогда я еще был богат.»

«Может быть, звуковые скульптуры Мариан Амахер соединят нынешний и нездешний миры?»

«Она взяла деньги и куда-то пропала. Надеюсь, они ей помогли.»

Я пошла на концерт. В зале было темно: по потолку шарились светлячки; как прожекторы со смотровой вышки, метались лучи; беглецами шарахались пятна. Усиленный колонками звук был такой запредельный, что голова начинала зудеть и казалось, что из нее извергается скрежет и треск.

— Сигналы из космоса, голоса из прошлого, музыка будущего, предсмертные крики, гроза. Шумы, шорохи, бесовский шабаш.

…

С разметанными волосами Амахер носилась по залу, управляя процессом.

«Она озабочена не столько тем, что испытывает слушатель во время прослушивания ее шумового шедевра, сколько своеобразным послевкусием, которое она сознательно выстраивает и создает. Для нее важно то, что остается в воздухе после того, как обесточен звуковой пульт, после того, как отзвучало произведение, после того, как погасли огни.

Экспериментируя не только с акустикой архитектуры и музыкальными инсталляциями, но и человеческой психологией, она пытается найти способы, которыми люди могут быть транспортированы, при помощи ее звука, в иное пространство» — делится впечатлениями искусствовед.

Но что же объединяет Леви-Монтальчини и Амахер, чье имя залинковано на сайте ростовского журналиста и меломана Игоря В. (в клубе я поднял с полу журнал и там были Вы, Рита, а в этом же номере — обожаемый мной Алистер Кроули… номер журнала был 59, а мой год рождения тоже пятьдесят девять и я подумал: боже, я опять Вас нашел! Инфинити на кончике обоюдоострой иглы!), который завешивает окна черной плотной материей, чтобы отгородиться от «мерзостей мира»?

Так же завешивала окна и будущая нобелиатка Леви-Монтальчини во время войны.

Еврейка, она пряталась от нацистов, но не оставляла науку.

Я не знаю, как ответить на этот вопрос.

Когда-то мозг мой полнился грибницей многозначительных нитей, а теперь там — одновременно все и ничего. Пустота.

Восстанавливая ассоциативную связь («Амахер — Леви-Монтальчини — Примо Леви — Чезаре Павезе»), вынесенную в название утерявшего фрагменты файла (что я тогда, несколько лет назад, имела в виду; что же хотела сказать?), вспоминаю лишь очевидное: Амахер дали награду за ее названные в честь Леви-Монтальчини музыкальные вариации — и одному Богу известно, почему она их так назвала.

Вот на всякий случай кусочек грибницы, заплесневелый параграф с полустертого, с пропавшими сегментами, диска:

«…в Италии только что назначили сенатором девяностодвухлетнюю Монтальчини, а ведь ее фамилия происходит от живописного Монтальчино, местечка, где мы только что побывали и которое вдохновило тебя на рассказ».

…Скрепим стройной логикой и собственной вовлеченностью эти три текста.

Эти трехлинейные уравнения с тремя знаменитостями и множеством не вошедших в историю неизвестных.

Встреча мнительного студента Т. с режиссером, балансирующим на грани факта и фикции, который, не подозревая об этом, изменил его жизнь… Моя встреча с поэтом и анархистом, прославившемся больше написанной про него песней, чем своими стихами… Встреча впоследствии задохнувшегося сигарным дымом У. Д. с нищей, ниспровергающей традиции Мариан Амахер, при чьем имени у меломанов ускоряется биенье сердец…

Вот как все объединилось, как все смешалось в густую гурьевскую кашу.

Миндаль, ягоды и изюм.

Почему и зачем?

2002 — июнь 2007

Аркадию Драгомощенко

Слово «иностранец» особенно сладко звучит в рассказе Набокова «Катастрофа», в котором некая дама с разметавшимися по подушке рыжими волосами бросает смешного блондина-приказчика с хвостиком волос на затылке из-за заезжего нищего иностранца…

С одной стороны, конечно, иностранца шпыняют — например, про одну мою знакомую в Лос-Анжелесе говорили: «она „красная“, из СССР, смотри, как бы не украла чего». С другой стороны, в глазах оговаривающих ее женщин, которые запросто могли стать героинями лесбийского ситкома L-word, прочитывался захватнический интерес.

Если есть заграничный сексуальный акцент, то можно быть нищим.

В иностранности важна чужеродность, инакость, даже инакомыслие, а вовсе не паспорт.

Вот почему суши в Москве стали хитом.

Любой человек, пьющий «мате», слушающий Брайана Ино, читающий Борхеса или Дебора, покупающий шарфик от «Гуччи», становится заморским стилягой. Иностранец в собственном городе: ленинградский хиппи, сайгонщик, буддист в оранжевом одеянии, панк.

У моей знакомой на всех фотографиях, снятых после ее приезда в Америку, злые волчьи глаза: «чужак» всегда готов дать отпор. Внешне она похожа на Марину Голбархари из афганского фильма «Осама».