Русский роман, или Жизнь и приключения Джона Половинкина - читать онлайн книгу. Автор: Павел Басинский cтр.№ 36

— Что произошло? — спросил Сорняков.

Сидор вскочил на ноги. Из его правой ноздри обильно текла кровь.

— Тебе это дорого обойдется! — бормотал он, глядя мимо Джона. — Ты не смеешь бить русского художника!

— Подашь на него в суд? — спросил Крекшин.

— Нет, я найду другой способ ему отомстить.

— Не роняй чести русского дворянина, Сид! — засмеялся Сорняков. — Вызови распоясавшегося америкоса на дуэль.

— Какая дуэль? На чем?

— У меня есть «макаров» и три патрона.

— Я не буду стреляться, — испуганно сказал Сидор. — Это чистая уголовщина.

— В таком случае, господин… э-э, как вас… Серединкин? Позвольте пожать вашу руку. Один ноль — в пользу США. Я знал, что Америка — великая страна, в отличие от России.

— Полчаса назад ты был патриотом, Витя, — мрачно заметил Крекшин. — Не говори за всех, пожалуйста. Я буду стреляться с Джоном. По правилам дуэли это не возбраняется?

— Отнюдь! — обрадовался Сорняков. — А то ишь чего вздумал, янки проклятый! Русских художников по мордасам бить!

— Вы принимаете вызов? — спросил Крекшин.

— Разумеется, — ответил Половинкин.

— Тогда встречаемся в семь утра у входа в Нескучный сад, возле шлагбаума. Не заблу́дитесь?

— Не надейтесь.

— В таком случае расходимся, господа.

В кабинет заведующего пансионатом «Лесные зори» Бориса Викторовича Божедомского капитан Соколов ворвался как вихрь, свирепый и беспощадный. Оседлав стул, как коня, спинкой вперед, Соколов сел напротив Божедомского и уставился на него, словно прикидывая: с чего начать экзекуцию? Божедомский втянул голову в плечи. Не только лоб, но и очки его в золотой оправе покрылись испариной.

Борис Викторович Божедомский прибыл в Малютов в конце пятидесятых, согласившись поменять должность завхоза одной московской поликлиники на скромную роль заведующего захолустным домом отдыха. Тогда в жизни Божедомского началась черная полоса. Его бросила красавица жена, променяв на подававшего надежды молодого режиссера и оставив с трехгодовалым сыном. Бог наказал ее: подающий надежды режиссер надежд не оправдал и спился. Она хотела вернуться к Божедомскому, но Божедомский в суровом письме пресек эти попытки. За короткое время ему удалось превратить затрапезный пансионат, в котором отдыхали работницы фабрики мягкой игрушки, в престижное заведение санаторного типа, работавшее исключительно на областное и даже московское начальство. Корпуса перестроили, завезли импортную мебель, сантехнику, но самое главное — полностью обновили обслуживающий персонал.

В персонале-то и заключался секрет процветания заведения Божедомского.

О том, что одна из горничных забеременела, он узнал от ее подружки, медсестры Катьки. Если бы это случилось в другом пансионате — то и бог с ней! Но в ведомство Бориса Викторовича залетали птицы слишком высокого полета. Оставляя свои семейные гнезда на месяц, они попадали в общество молодых и красивых (Божедомский сам их тщательно подбирал) горничных и медсестричек. Не удивительно, что орлы теряли самообладание и били крыльями. Пожалуй, это было самой ответственной стороной работы Божедомского, которую он сравнивал с работой на идеологическом фронте. Не допустить морального разложения коллектива! Не допустить скандала, подобного тому, что уже случился однажды, когда секретарь обкома партии увез одну из горничных к себе в Город под видом дальней родственницы и устроил нянечкой к собственному сыну. Быстро разоблаченная супругой потерявшего голову партийного руководителя девушка вернулась в Малютов уже через неделю. Впрочем, Божедомский не только простил ее и взял обратно, но и выплатил деньги за вынужденный прогул. Он жалел и по-своему любил своих девочек.

Горничные и медсестры даже во сне помнили, как нужно вести себя в пограничных ситуациях, кому и в какое время можно и даже нужно строить глазки, невинно обнажая из-под халатика стройные ножки и приоткрывая треугольник белоснежной груди в обрамлении черного лифчика.

А с Лизаветой, этой дурой неотесанной, Борис Викторович намучился ужасно! И если бы не Максим Максимыч, выгнал бы ее к чертовой матери! Но… Капитан в свое время закрыл глаза на некоторые шалости сына Божедомского Жоржа, слишком открыто занявшегося фарцой и вступившего на этой почве в преступный сговор с заведующей универмагом.

Во-первых, Лиза была красивой…

Не смазливой, как остальные девочки, а именно красивой той исчезающей природной красотой, которую и в деревнях-то уже не встретишь. Самого Божедомского после предательства жены женщины не интересовали. Но он понимал, что чувствовали смотревшие на Лизу высокие гости пансионата. Она путала Борису Викторовичу все карты.

Во-вторых, она так и не смогла постичь тонкости искусства невинного обольщения. Смысл его заключался в следующем: если кто-то из клиентов западал на девушку, остальные должны были делать вид, будто между ними роман. На самом деле никакого романа не было. Был мужской флирт с одной стороны и почти профессиональная актерская игра — с другой. Но солидному мужчине всегда приятно думать, что его считают донжуаном.

Это бодрит, волнует, молодит пожилую кровь.

Половинкина же вела себя как деревенская девка, взятая официанткой в дорогой столичный ресторан. Она глупо надувала губки, когда слышала откровенные комплименты от непривлекательных, с ее точки зрения, мужчин, и простодушно проявляла симпатию к тем, кто ей нравился. Два или три раза эта простушка даже ухитрилась влюбиться, что строжайше запрещалось негласным моральным кодексом заведения. Тогда Божедомскому приходилось трудненько. Хорошо, что выручала Катька, опытная и отличная актриса. По его просьбе она навязалась Лизе в подруги и взяла на себя роль громоотвода. Когда было нужно, Катька утешала дурочку по ночам, вытирая ей сопли и кляня всех мужиков на свете на чем свет стоит.

Услыхав о новом романе, Божедомский вызвал Лизу и коротко спросил:

— Кто он?

Лиза промолчала.

— Думаешь оставить ребенка?

Молчание.

— Если это кто-то из тех, отправляйся на аборт.

И тогда она подняла на него взгляд, исполненный такого гнева и в то же время такой жалобной беспомощности, что Борис Викторович, будучи мужчиной чувствительным, сам едва не зарыдал. Но одновременно, заглянув в Лизины васильковые глаза, понял, что дело пахнет керосином…

— Молчишь? — спросил Соколов.

— Что я мог, Максим, что я мог? — воскликнул Божедомский.

— Почему не сообщил?

В глазах Божедомского плескалась мировая печаль.

— Помоги мне, Боря, — попросил Максим Максимыч. — Не можешь сам, намекни: кто может?

— Катерина, — шепнул Божедомский.