Гайдзин - читать онлайн книгу. Автор: Джеймс Клавелл cтр.№ 223

— Прошу прощения, я не понимаю, что вы подразумеваете под «проявлениями»?

— О, прошу прощения, это означает различные виды и качества, показать удовольствие во всех его формах и степенях.

— А, благодарю вас, — произнесла она, пораженная. — Пожалуйста, извините меня, но я никогда не знала, что дамы… Плывущего Мира такие… конечно, я предполагала, что они прекрасны, но никогда-никогда не думала, что они могут быть так прекрасны, как вы, и никогда даже не представляла себе, что они могут быть так хорошо образованы и совершенны во всем. — За те несколько дней, что она провела здесь, Сумомо слышала, как Койко поет и играет на сямисэне, и её вдохновили несравненное исполнение и репертуар — она сама играла на сямисэне, совсем немного, и знала, как это трудно. Она слышала, как Койко учила Тёко искусству хокку и других видов поэзии, учила обыгрывать фразу, рассказывала о шелках, о том, как их изготовляют, об основе и утке и других тайнах ремесла, о начале истории и прочих столь же чудесных вещах — широта её знаний была огромна. Сумомо почтительно поклонилась. — Вы поражаете меня, госпожа Койко. Койко тихо рассмеялась.

— Учение — самая важная часть нашей работы. Легко удовлетворить тело мужчины — этот восторг столь мимолетен, — но трудно доставлять ему удовольствие бесконечно долгое время, интриговать его и сохранять его расположение. Это должно исходить из чувств разума. Чтобы достичь этого, необходимо заниматься крайне тщательно. Вам тоже следует начать делать это.

— Когда можно восхищаться цветами вишни, кто станет смотреть на морковную ботву?

— Когда мужчина голоден, он ищет морковь, а не вишневый цвет, а голод он испытывает чаще, чем бывает сыт. — Койко ждала с лукавым интересом. Она увидела, как Сумомо опустила глаза, не зная, что сказать.

— Морковь — это пища крестьян, госпожа Койко.

— Вкус к ягодам вишни нужно развивать, как и к её цветам. Вкус моркови может иметь самые разные оттенки, если её приготовить подобающим образом. — Снова она выжидательно замолчала, но Сумомо по-прежнему не поднимала глаз. — Отбросив загадки, чтобы они не сбивали вас с толку, я скажу, что в действительности не плотских утех ищут мужчины в нашем Мире, но возвышенной любви — нашего самого запретного плода.

Сумомо была поражена.

— Запретного?

— О да, для нас. Он отравлен, этот плод. Мужчины ищут любви и в вашем Мире тоже, и вам она не запрещена, не правда ли?

— Правда.

— Ваш будущий супруг такой же, как все, он тоже ищет высокой любви, везде, где её можно найти. Будет лучше, если он найдет её дома — столько, сколько вы сможете ему дать, и так долго, как только сможете. — Койко улыбнулась. — Тогда у вас будет и вишня, и тонко приготовленная морковь. Оттенков вкуса можно добиться без труда.

— Тогда, пожалуйста, научите меня.

— Расскажите мне об этом человеке, вашем будущем муже.

— Его зовут Ода, Рокан Ода, — тут же ответила Сумомо, используя вымышленное имя, которое ей дал Кацумата. — Его отец госи… и он родом из Канагавы в провинции Сацума.

— А ваш отец?

— Все, как я говорила, госпожа Койко. Он из ветви Фудзахито, — сказала она, воспользовавшись своим новым именем, — он тоже живет в деревне неподалеку и тоже госи.

— Ваш опекун говорит, что этот Рокан Ода важный человек.

— Он слишком добр, госпожа Койко, хотя Ода-сама сиси и принимал участие в нападении на князя Андзё у ворот замка Эдо, а также убил старейшину Утани. — Кацумата сказал ей, что безопаснее говорить правду, где это возможно, тогда меньше лжи приходится запоминать.

— Где он сейчас?

— В Эдо, госпожа Койко.

— Как долго вы хотите пробыть со мной?

— Что касается меня, госпожа Койко, то так долго, как смогу. Мой опекун сказал, что в Киото мне грозит опасность. Домой я вернуться не могу, отец сердит на меня, как он вам рассказывал, так же как родители Оды-самы сердиты на него, прошу прощения, из-за меня.

Койко нахмурилась.

— Это сделает жизнь невыносимой.

— Да. Карма есть карма, все будет так, как должно быть. Хотя я не имею ни для кого никакой ценности и полагаю, что бакуфу обо мне не знают, сэнсэй Кацумата с одобрением относится к Оде-саме, он взял на себя ответственность. Он сказал, что я должна подчиняться вам во всем.

— Лучше подчиниться родителям, Сумомо.

— Да, я знаю, но Ода-сама запрещает мне это.

Хороший ответ, подумала Койко, видя её гордость и твердость. Опечаленная, она взглянула на полуоткрытое окно. Нет сомнения, что эта запретная любовь окончится так же, как столь многие до неё. Самоубийством. Вместе, если боги будут милостивы к Сумомо. Или в одиночестве, когда этот Ода, следуя своему долгу, подчинится родителям и возьмет жену, приемлемую для них.

Она вздохнула. В садах снаружи сумерки переходили в ночь. Легкий ветерок.

— Листья перешептываются друг с другом. О чем они говорят?

Сумомо скрыла своё удивление и прислушалась. По прошествии некоторого времени она сказала:

— Прошу прощения, я не знаю.

— Слушайте, пока меня не будет. Это очень важно: знать, что шепчут листья. Сегодня вы останетесь здесь, Сумомо. Может быть, я вернусь, может быть, нет. Если вернусь, то мы поговорим ещё, и вы расскажете мне, что услышали. Если нет, то мы продолжим на следующий день и вы расскажете мне завтра. Когда Тёко вернется, чтобы приготовить футоны, скажите ей, я хочу, чтобы вы обе сложили хокку. — Она подумала мгновение и улыбнулась. — Хокку про улитку.

— Здравствуй, Койко, — апатично произнес Ёси. Он сидел спиной к стене, рука рядом с мечом, в юкате из пурпурного шелка. Внешне он казался спокойным, но она видела его насквозь и знала, что он сейчас чувствует себя одиноким, испуганным и нуждается в других умениях.

Её улыбка могла бы осветить самый черный день. Она тут же увидела, что его взгляд смягчился. Хорошо, первый барьер.

— Вот, — сказала она с притворной серьезностью, — у меня есть для вас стихотворение:

Нелегко сказать,

Где голова, где конец

У улитки, что на листе

Отдыхает!

Его хохот заполнил всю комнату. Хорошо, второй барьер.

— Я так довольна, что вы позволили мне приехать с вами в Киото. — Его глаза засветились другим светом, и на душе у неё потеплело. Инстинктивно она изменила то, что собиралась сказать: что он был так красив в мерцающем свете ночных фонарей. Вместо этого она высказала то, что жило глубоко в ней:

Печальны были времена,

Когда, не зная вас,

Я наблюдала: вот настанет день

И снова пропадет!

Она сидела на коленях напротив него, он потянулся вперед и нашел её руку. Слова были не нужны. Ни для него, ни для неё. Теперь он обрел покой, напряжение пропало, пропали чувство одиночества и весь страх. И она тоже была спокойна. Столько энергии потрачено, чтобы извлечь его из себя самого. Столько тайного открыто. Неразумно открывать так много.