Грузин был вспыльчив, но отходчив. К тому же аргументы Веты звучали для него по-настоящему убедительно.
– Нагнись еще раз, – попросил он.
И Вета снова поцеловала его так, чтобы ему понравилось. После чего он сказал:
– Да, завидую я твоему бармену. Но, может, как-нибудь потом? – с надеждой спросил он, опираясь на то, что поцелуй, невзирая на ее любовь к другому, был вовсе не материнским.
– Не исключено, – ответила Вета с улыбкой.
И они расстались почти друзьями. А когда он уже ушел, Вета обнаружила в кармашке своего халата чек на 5 тысяч долларов. Грузин все равно оказался на высоте. А еще через неделю в их бар пришел Марио.
Саша
Это начинается незаметно, потихоньку, коварно. Человек думает, что он в полном порядке, что владеет ситуацией, что может запросто прекратить, даже смешно говорить о какой-то там зависимости. Сначала – фестиваль, карнавал, веселые вечеринки с друзьями, девушки, потом постепенно круг друзей ограничивается только теми, кто выпивает, а фестивали и вечеринки только такими, где водка и вино обязательны. Человека тянет именно в такие места, но это его даже не настораживает, он пока не замечает никакой опасности. Человек тихо сползает туда, где дела становятся менее важны, чем желание опохмелиться и вновь стать веселым и беззаботным. Но происходит это настолько нерезко, неочевидно, настолько вкрадчиво, что он отказывается даже думать о какой-то там зависимости. Словно стоит на леднике, который движется к пропасти со скоростью 10 см в час, а человек думает, что у него сколько угодно времени и сил, чтобы с этого ледника соскочить.
Вот и Саша не замечал ничего и после короткого, но содержательного вояжа в Польшу был озабочен прежде всего тем, как поскорее избавиться от дурной болезни, которой его наградила Алена во время их бурных ласк, подогреваемых все тем же алкоголем. Досаднее всего было то, что удовольствия было гораздо меньше, чем последствий. Всего две ночи провели вместе Алена с Сашей: одну в замке, вторую – в гостинице, а далее Алена приступила к своим прямым обязанностям, возложенным на нее сутенером Капитанским. Саша через три дня уехал, а она с остальными девушками осталась плодотворно трудиться на ниве элитарной проституции. Она пообещала звонить, любить и скучать. Ей повезло, что она так и не позвонила, а то Саша бы ей сказал все, что о ней думает. Ох и нагрубил бы ей Саша, ох и обложил бы… Но даже досаду сорвать было не на ком, исчезла Алена из его жизни и, по-видимому, навсегда. Хотя Капитанского следовало бы, наверное, уведомить, чтобы там, в Польше, неприятностей не было. Но Саша решил не делать этого, с несвойственным себе злорадством подумав, что пусть лучше будут неприятности. С чего это он один должен расплачиваться за выбор Капитанского и несоблюдение Аленой элементарных санитарных норм.
С себя Саша не спросил за постигшую его неприятность, хотя каждую из них очень полезно расценивать как знак для некоторой корректировки собственного поведения и даже жизни. Нет же! Обстоятельства виноваты, люди подлые, а я – белый и пушистый. Уже в этот период своей жизни Сашу больше всего злило, что во время лечения нельзя выпивать. Целых 10 дней! А потом еще делать контрольный анализ. К счастью, или все же, к несчастью, для Саши лечение прошло успешно, и через две недели можно было опять пить. И тогда, наверное, из-за долгого воздержания Саша сорвался в еще один запой. Короткие предыдущие загулы он считал случайностью. Первых три дня он праздновал с друзьями свое освобождение от антибиотиков, просыпаясь всякий раз с новой девушкой в состоянии крепкого похмелья и всякий раз запасаясь пивом на утро. Потом пива стало маловато, оно не действовало как надо, не возвращало в организм желанное веселье и легкость. И тогда в ход пошли «медведи»: белый – водка с шампанским и бурый – коньяк с тем же шампанским. А дальше, после такого вот утра с «медведями», все продолжалось в режиме нон-стоп до глубокой ночи.
Через пять дней такого режима Саша с запоздалым удивлением почувствовал, что не может остановиться. Он и не останавливался до тех пор, пока совсем не кончились деньги, те самые довольно скромные сбережения, которые были у него на счете в сбербанке. Он пил по-серьезному почти две недели. Тогда Саша попытался все же взять себя в руки и хоть что-то заработать. Но слух о том, что он пьет, быстро распространился в кругах заказчиков на эстрадные песни. Ему ведь несколько раз звонили в течение этих двух недель, звонили разные люди с выгодными предложениями написать песни для поп-звезд, звонили организаторы домашних концертов для богатых людей, обещая вознаграждение, которое свидетельствовало о большом уважении к мастеру рифм и остроумных метафор. Но Саша либо лыка совсем не вязал, либо вязал так, что лучше бы не вязал, потому что разговаривал хамски и заносчиво. Все вкратце сводилось к тривиальным сентенциям типа: «А ты кто такой? Кто ты, а кто я?! Ты деляга, паразит, который наживается на художниках. Ты – клоп, а я – художник. И ты должен понимать…»
На этом месте звонивший обычно бросал трубку и вычеркивал Сашу из памяти своего сотового телефона. Звонила даже Ирочка, сама звонила, а не ее директор. Она хотела по-прежнему не только творческого содружества, но и Сашиного мужского внимания. Но нарвалась на совсем несправедливое оскорбление.
– А не пошла бы ты на… – проорал в трубку пьяный Шурец, и до того, как она ошеломленно повесила трубку, успел еще сказать, что она певица – говно, что она – корень квадратный из Пугачевой, и что она, как женщина – загримированный крокодил, чью хищную харю не скроют ни парик, ни накладные ресницы.
Вот этого Ирочка уже простить не могла. Так, пьяный и пьяный, все бывает, проспится и извинится, но «крокодил» – это уж ни в какие ворота. Она сперва даже хотела пожаловаться Николаше, чтобы распоясавшегося щелкопера его люди поучили как следует, в смысле – как следует обращаться с дамами, но потом сообразила, что вряд ли сможет объяснить Николаше, почему ее так взволновал пьяный бред случайного знакомого. Но чтобы эта пьяная скотина получила заказ на песню – теперь уж никогда!
Таким вот образом Саша в кратчайший срок потерял и связи, и репутацию. Нарабатывается она, как известно, долго, а теряется – в момент. Оставшись совершенно без средств, а утром опохмелившись последней порцией «белого медведя», но уже не продолжая, ибо продолжать было не на что, Саша стал обзванивать знакомых. Но он решительно не помнил, кого и куда послал за отчетный период, поэтому искренне удивлялся, почему с ним никто не хочет разговаривать, а те, кто разговаривает, отвечают «нет» жестко и неприятно, и даже без обычного в таких случаях – «может быть, попозже», или что через неделю наклевывается одно дело, сценарий или что-то еще. Тяжелое уныние, подкрепляемое не менее тяжелой абстиненцией, овладело Сашей. Добавить надо было немедленно, только где и с кем?.. Рассчитывать сейчас приходилось лишь на то, что угостят. И Саша, одевшись понаряднее и кое-как побрившись, все же решил посетить ресторан Дома кино, если пустят, конечно.
Собрав последние силы, Саша соорудил на лице независимо-уверенное выражение, а в походке – расслабленную поступь завсегдатая. Костюм и галстук все же сыграли свою роль, и Сашу не остановили на служебном входе. Точнее, остановили возгласом: «Молодой человек, а вы далеко?», но он уже был на лестнице возле лифта, а лифт как раз вовремя подошел, и он успел укатить на нем на 4-й этаж, к ресторану, ну а гнаться за ним никто не захотел. Лень победила служебный долг вахтерши, да и потом, может, он какой-нибудь заслуженный артист, в лицо их всех не упомнишь, и к тому же прошел ведь мимо, как к себе домой, мало ли что, вдруг обидишь не того. Так что Саша мог теперь не опасаться, что его догонят и выставят, хотя на всякий случай еще постоял на лестничной площадке повыше входа в ресторан. Если охранник на лифте приедет или по лестнице прибежит, он тогда мог бы подняться повыше и подождать, пока тот не уйдет. Выше ресторана никто его искать не станет, все едут именно в ресторан – и законные посетители, и «зайцы», которых не корми ничем, а дай посидеть среди знаменитостей. А большинство – обычные состоятельные люди, не имеющие к кино никакого отношения. Убедившись, что никто за ним не гонится, Саша вошел в ресторан и стал осматривать зал с видом, будто кого-то потерял, будто кого-то ищет по делу. Расчет оказался верным: в зале сидело минимум десяток знакомых, к чьему столику он мог бы подойти безбоязненно и в твердой уверенности, что ему нальют.