Старый патагонский экспресс - читать онлайн книгу. Автор: Пол Теру cтр.№ 38

Землетрясения в Гватемале развиваются примерно по этому предреченному сценарию.

Город был отстроен заново. Его просто больше некуда было переносить. Повторные землетрясения оставили свои следы на столице Гватемалы, но эти морщины-трещины стали чертами ее лица и казались менее уродливыми, чем стиль архитектуры, пришедший на смену испанскому. Крытые террасы, оштукатуренные дома в псевдоколониальном стиле, двухэтажные блочные здания и появившиеся в последнее время многоэтажные «американские» отели (при виде которых невольно задаешься вопросом, как скоро они рухнут) создают облик города Гватемала сегодня. Лишь некоторые церкви были восстановлены в прежнем виде.

Хотя эти храмы показались мне довольно мрачными, через несколько дней они стали моим единственным развлечением. «Население Гватемалы, в отличие от других городов, проявляет полное отсутствие интереса к каким бы то ни было публичным увеселениям, — написал в 1847 году Роберт Данлоп. — Пожалуй, единственным развлечением для местных жителей стали религиозные шествия, когда проводится крестный ход со статуями святых… и это случается не реже двух-трех раз в месяц». По историческим, религиозным и сейсмическим причинам я выбрал церковь Милосердия. Это был день почитания Нашей Милосердной Девы, которой и посвящался сей храм. Хотя и здесь были налицо разрушения, полученные во время подземных толчков, они казались не столь катастрофичными, как в городском кафедральном соборе, где было попросту опасно находиться из-за треснувших арок и потолка. Церковь Милосердия тоже пострадала, но ее рекомендовал шевалье Артур Морель, которого переводчик его трудов охарактеризовал как «французского джентльмена неопределенных занятий и обширных научных познаний». В своих путевых заметках «Путешествия по Центральной Америке» (1871) он назвал ее «симпатичной церковью, ласкающей взгляд. С точки зрения художника, ее башни могут показаться слишком массивными, однако именно они придают храму его неповторимый вид».

На площади перед церковью Милосердия собралось несколько сот человек, ожидающих возможности войти внутрь. Толпа оказалась такой большой, что мне пришлось воспользоваться боковым входом. Внутри одновременно происходили три вещи: самая большая толпа теснилась в центре, где каждый старался протолкаться как можно ближе к священнику в парчовой рясе, сжимавшему в руках толстую свечу в массивном серебряном подсвечнике размером с добрый дробовик; вторая группа была не такой сплоченной — это были семьи, которых фотографировали люди с камерами-«поляроидами»; третья группа верующих собралась у большого стола под грандиозным распятием, и они распевали гимны по тексту и давали деньги человеку за столом — насколько я понял, это была лотерея. А в самых крайних приделах, у скромных алтарей, кто молился, кто ставил свечи, а кто просто болтал с друзьями. В боковом приделе находилась Дева из Чикуинигуира, черная мадонна с эбонитовым лицом. Чернокожие гватемальцы (их в стране очень много, есть даже отдельные поселения черных возле Ливингстона на берегу Карибского залива, где говорят по-английски) простирались в молитве перед негроизированной Девой Марией, по словам того же Мореля, «увешанной самыми яркими и дорогими украшениями, демонстрирующими силу веры африканской расы».

Путешественники, настроенные не так снисходительно, как Морель — скорее всего, принадлежавшие к когорте непримиримых протестантов, — считают гватемальскую разновидность католицизма варварством. Данлоп отзывается о праздниках святых в Гватемале, как о «поводе выпустить в небо несметное количество фейерверков». Дан, оскорбленный видом церковных скульптур, описывал их, как «самые заурядные поделки в грубых и даже вульгарных нарядах». Даже Олдос Хаксли, ставший приверженцем какой-то смешной и глупой модификации буддизма (свой устаревший трансцендентализм он изложил в своем глупом романе «Остров»), глумился над карнавалами в Гватемале, пока его не потянуло в Антигуа, где нашлись новые объекты для глумления.

Всем, кто находит церковные обряды в Гватемале чересчур приземленными и мирскими и предлагает с этим бороться, я бы порекомендовал посетить Норс-Энд в Бостоне в день Святого Антония и оценить степень мирского в толпе из тысяч ошалевших итальянцев, старающихся запихнуть свои долларовые купюры в копилку своего небесного покровителя, которого несут мимо жалких пиццерий и мафиозных притонов. Процессию эту возглавляет завывающий священник и шестеро не менее бесноватых служек. По сравнению с этим действом служба в церкви Милосердия могла считаться верхом благочестия. Священник со свечой в серебряном подсвечнике с видимым усилием проталкивался сквозь толпу прихожанок — почему-то в этой части церкви собрались одни женщины. По сути, он занимался в основном тем, что позволял как можно большему числу женщин прикоснуться к своей свече. Женщины ждали своей очереди, тянулись вперед, хватали обеими руками свечу и издавали радостные вопли. Священник выдергивал свечу из жадных рук, и тут же ее хватала следующая женщина. Священник продолжал свой путь по кругу, от обильного пота белая парча праздничной рясы давно стала серой.

Граждане с «поляроидами» действовали более организованно. У них имелись помощники, которые обрабатывали очередную семью, уговаривая ее сделать снимок, а потом расставляли объекты съемки возле статуй особо несчастных святых. Здесь царила суровая конкуренция. Я успел насчитать четырнадцать фотографов и еще больше помощников. Они оккупировали зону от входа в алтарную часть до купели со святой водой, а также в сторону алтаря. Статуя Святого Себастьяна (этот мученик особо почитается в Латинской Америке) эксплуатировалась сразу двумя фотографами. Их вспышки сверкали практически без перерыва, а кредитоспособные индейцы только охали при виде своих ошарашенных физиономий, во всем великолепии проявлявшихся прямо на глазах на квадратиках глянцевой бумаги. Это было сродни тому чуду, на которое они так надеялись, но и цена была велика — два доллара за снимок. В среднем это был их недельный заработок.

Лотерея оказалась гораздо дешевле. И поэтому толпа перед столом под распятием собралась такая большая, что мне пришлось ждать целых пятнадцать минут, прежде чем я смог разглядеть цену билетов и хотя бы часть призов. Совершенно очевидно, что это не была страна литераторов. Лишь единицы в этой толпе могли кое-как написать хотя бы свое имя. Остальные сообщали свои имена даме в черной шали. Она медленно выводила их по буквам вместе с адресом клиента. Затем за десять центов ему вручался клочок бумаги с номером. Больше всего здесь было индейских женщин с младенцами, примотанными шалью к спине, как живые рюкзаки. Я дождался, пока какой-то мужчина запишется в участники, получит номер и отойдет от стола, с довольной улыбкой разглядывая свой билет.

— Простите, — сказал я. — Но что вы надеетесь здесь выиграть?

— А вы разве не видели статую?

— Нет.

— Она же на столе, идемте, — он провел меня вокруг толпы и показал на стол. Леди в черной шали, моментально заметив, что к статуе проявил интерес какой-то иностранец, подняла ее так, чтобы было лучше видно.

— Она красивая, правда?

— Очень красивая, — сказал я.

— Наверняка стоит кучу денег.

— Не сомневаюсь.