Все четыре стороны. Книга 1. По рельсам, поперек континентов - читать онлайн книгу. Автор: Пол Теру cтр.№ 41

Помолчав немного, он подвинулся ко мне поближе. Выпучил глаза. Нащупал мою коленку и побарабанил по ней, подчеркивая важность своих слов.

— Я этим комплексом не страдаю, — продолжал он, — не питаю ненависти к испанцам. Правда, англичане мне ближе. Когда в пятьдесят пятом я потерял зрение, то решил заняться чем-нибудь совершенно новым для себя. И я выучил англосаксонский. Вот послушайте…

Он продекламировал по-англосаксонски «Отче наш» с начала до самого конца.

— Это был «Отче наш». А теперь вот это — это знаете?

И он процитировал начало «Морестранника» [69] .

— Это называется «Морестранник», — сказал он. — Разве не прекрасно? Во мне есть английская кровь. Моя бабушка была родом из Нортумберленда, а другие наши родственники — из Стаффордшира. «Мы, англичане, — саксонцы, кельты и датчане», — так, кажется? [70] Дома мы всегда говорили по-английски. Отец со мной говорил по-английски. Может быть, я отчасти норвежец — в Нортумберленд приходили викинги. Да, Йорк… Йорк красивый город, верно? Там мои предки тоже жили.

— Робинзон Крузо был родом из Йорка — сказал я.

— Правда?

— «Я родился в каком-то там году в городе Йорке в зажиточной семье…»

— Верно, верно. Я запамятовал.

Я сказал, что по всему северу Англии распространены норвежские фамилии — например, Торп. Это и фамилия, и топоним.

Борхес сказал: — Как немецкое Dorf.

— Или голландское dorp...

— Занятно. Вы знаете, я ведь сейчас пишу рассказ о человеке по фамилии Торп.

— В вас проснулась кровь нортумберлендских предков.

— Может быть. Англичане — чудесные люди. Но робкие. Они не стремились создавать империю. Им это навязали французы и испанцы. И вот они получили свою империю. Она была великолепна, верно? Как много они после себя оставили. Смотрите, что они дали Индии — Киплинга! Одного из величайших писателей.

Я сказал, что некоторые рассказы Киплинга — всего лишь сюжет, или упражнение в сочинительстве на ирландском диалекте, или вопиющая нелепость, вроде кульминации «Конца пути», где человек сфотографировал чудище на сетчатке глаза мертвеца и, проявив негатив, тут же его уничтожил — настолько страшно было смотреть на снимок. Но как могло чудище отпечататься на сетчатке?

— Не важно — Киплинг во всем хорош. Мне больше всего нравится «В Антиохии, в тамошней церкви». Чудесная вещь. А какой блестящий поэт! Я знаю, вы со мной согласны, — я читал вашу статью в «Нью-Йорк таймс». Пойдемте, — сказал он, встал и провел меня к стеллажу. — Вон на той полке — видите, весь Киплинг? Слева стоит «Собрание стихотворений». Большая такая книга.

Он делал руками колдовские пассы, пока я скользил взглядом по корешкам собрания сочинений Киплинга, выпущенного «Элефант Хед». Я нашел книгу и вернулся с ней к дивану.

Борхес сказал: — Прочтите мне «Арфы датских женщин». Я повиновался.

Что такое женщина, что вы пренебрегаете ею,

И огнем в очаге, и отеческим наделом земли,

Чтобы уйти со старым седым делателем вдов?

— «Старый седой делатель вдов», — повторил он. — Как хорошо сказано. По-испански так сказать невозможно. Но я вас прерываю — продолжайте.

Я снова начал читать, но на третьей строфе он остановил меня. — «… the ten-times-fingering weed to hold you»

— «десятипальцевые водоросли, чтобы вас держали» — как красиво! Я продолжал читать этот упрек путешественнику, вселявший в меня тоску по дому, и через каждые две-три строфы Борхес восторгался совершенством той или иной фразы. Перед английскими сложносоставными словами он просто преклонялся. В испанском подобные обороты речи невозможны. Расхожее образное выражение вроде «world-weary flesh» на испанском может быть передано лишь как «эта плоть, утомленная миром». В испанском теряются подтекст и многозначность, и Борхес чрезвычайно досадовал, что и мечтать не может о выражении своих мыслей в манере Киплинга.

Борхес сказал: «А теперь другое, тоже мое любимое. „Баллада о Востоке и Западе“».

Эта баллада дала еще больше, чем «Арфы», поводов для восхищения. Правда, мне она никогда особенно не нравилась, но Борхес заострял мое внимание на удачных пассажах, продекламировал вместе со мной несколько строф и все твердил: «По-испански такого не напишешь».

— Прочтите мне еще что-нибудь, — попросил он.

— Может, «Дорогу в лесу»? — спросил я, и прочел это стихотворение вслух, и мурашки поползли у меня по спине.

Борхес сказал:

— Напоминает Харди. Харди был великий поэт, но его романы я лично читать не в силах. Ему следовало ограничиться поэзией.

— В итоге он так и сделал. Бросил писать прозу.

— Лучше б и не начинал, — сказал Борхес. — Хотите увидеть кое-что интересное? — и он опять отвел меня к стеллажу и показал мне свою Британскую энциклопедию. Это было редкостное одиннадцатое издание — скорее литературное произведение, чем свод фактов и данных. Борхес велел мне найти статью «Индия» и обратить внимание на подпись под гравированными иллюстрациями. «Локвуд Киплинг» — значилось там. — Отец Редьярда Киплинга — понимаете?

Борхес устроил мне экскурсию по своей библиотеке. Он особенно гордился своим экземпляром словаря Джонсона («Его прислал мне из тюрьмы Синг-Синг человек, не указавший своего имени»), а также изданием «Моби Дика» и томами «Тысячи и одной ночи» в переводе сэра Ричарда Бертона. Он рылся в шкафу и вытаскивал книгу за книгой. Потом провел меня в свой кабинет и показал собрание сочинений Томаса де Куинси, исландские саги и «Беовульфа» — ощупывая книгу, он начал цитировать наизусть поэму.

— Это лучшая коллекция англо-саксонских книг в Буэнос-Айресе, — сказал он.

— Если не во всей Южной Америке.

— Да, наверно.

Мы вернулись в гостиную-библиотеку: он спохватился, что забыл показать мне свое издание По. Я сказал, что только что прочел «Повесть о приключениях Артура Гордона Пима».

— Я как раз вчера вечером говорил о Пиме с Бьоем Касаресом, — сказал Борхес. Бьой Касарес был его соавтором по одному циклу рассказов. [71] — Эта вещь так странно кончается — тьма и свет.