В пятом часу пришли посредники от Обчества,
два спокойных, медлительных “деда” из уважаемых воров. Назвали место для стыка
— Коровий луг в Лужниках — и время: ровно в семь. Ещё сказали, Упырь желает
знать, всей ли ему колодой приезжать или как.
“Дедов” посадили в передней комнате чай пить,
ответа ждать, а сами столпились у Князя вокруг стола. Даже Боцман с улицы
прикатил, боялся, обойдут его.
Небось первый крикнул:
— Все пойдём! Наваляем упырятам, будут
помнить.
Князь на него шикнул:
— Ты думай, башка, потом говори. У нас
дама есть? Нету. Смерть же с нами на Коровий луг махаться не поедет?
Все поулыбались шутке, стали ждать, чего Князь
дальше скажет.
— А у Упыря дамой — Манька Рябая. Она в
прошлый год двух легавых лбами стукнула так, что не встали, — продолжил
Князь, полируя щёточкой ногти. Он сидел нога на ногу, слова ронял неспешно —
наверно, уже видел себя тузом.
— Знаем Маньку, женщина
основательная, — подтвердил Боцман.
— Та-ак. Дальше глядите. Вот ты, Боцман,
не в обиду сказать, калека. Какой от тебя на стыке прок?
Боцман запрыгал на своих обрубках,
заволновался:
— Да я… Вон колотушкой как приложу —
всякий напополам согнётся. Князь, ты ж меня знаешь!
— Колотушкой, — передразнил Князь,
откусывая заусенец. — А у Упыря девяткой Вася Угрешский. Много ты против
него своей колотушкой намахаешь? То-то.
Боцман закручинился, захлюпал.
— Теперь шестёрку взять, — кивнул на
Кильку старшой.
Тот вскинулся:
— А чё я-то?
— А то. У них шестёркой Дубина. Он
кулачищем гвоздь четырехвершковый в бревно забивает, а тебя, Килька, соплей
перешибёшь. И что у нас, господа фартовые, выходит? А то выходит, что ихняя
колода на стыке забьёт нашу как Бог свят. А после скажут, что Князь при всей
колоде был, не станут разбирать, кто там малый, кто убогий, а кого вовсе не
было. Скажут-скажут, — повторил Князь в ответ на глухой ропот.
Тихо стало в комнате, скушно.
Сенька в самом уголке сидел, боялся — не
погнали бы. Что на стык не возьмут, его не сильно печалило. Не большой он был
любитель кулаками махать, да ещё против настоящих бойцов. Порвут недоростка и в
землю утопчут.
Князь на ногти полюбовался, ещё один заусенец
откусил-выплюнул.
— Зовите “дедов”. Я решаю. И молчок мне,
не вянькать.
Килька сбегал за посредниками. Те вошли,
встали у порога. Князь тоже поднялся.
— На стык вдвоём идти, такое моё
мнение. — Посмотрел весело, чубом тряхнул. — Королю и ещё одному,
кого король выберет. Так Упырю и передайте.
Очко на эти слова зевнул, прочие насупились.
Но ни слова сказано не было — видно, перед чужими собачиться нельзя, подумал
Сенька.
Но и когда “деды” ушли, лаю не было. Раз Князь
решил, значит всё.
Килька Сеньке мигнул: выдь-ка.
В колидоре зашептал, шмыгая носом:
— Я то место хорошо знаю. Там сарайчик
есть, сховаться можно. Айда засядем!
— А если увидят?
— На ножи поставят, как пить дать, —
беззаботно махнул Килька. — У нас с этим строго. Да не пузырься, не
увидят. Говорю, сарайчик важнеюший. В сено зароемся, никто не допрёт, а нам
всё-будет видать.
Сеньке боязно стало, замялся. А Килька сплюнул
на пол и говорит:
— Гляди, Скорик, как хочешь. А я побегу.
Пока они телятся, поспею раньше.
Пошёл с ним, конечно, Сенька — куда деваться.
Не девка ведь трусить. Да и посмотреть хотелось: шутка ли — настоящий фартовый
стык, где решится, кому на Москве тузом быть. Многие ль такое видали?
* * *
Бегать, конечно, не пришлось — это Килька так,
к слову сказал. Денег у него, фартового, были полные карманы. Вышли на
Покровку, подрядили лихача, покатили в Лужники, за город. Килька извозчику ещё
рупь сверху посулил, чтоб гнал с ветерком. За двадцать три минуты по набережной
докатили — Килька по своим серебряным часам считал.
Коровий луг был луг как луг: жёлтая трава,
лопухи. С одной стороны, за речкой, торчали Воробьёвы горы, с другой
Новодевичий монастырь с огородами.
— Вот здеся стыкнутся, больше
негде, — показал Килька на истоптанную плешку, где сходились четыре
тропинки. — В траву не полезут, там сплошь лепёхи коровьи, штиблеты
угваздаешь. А сарайчик — он вон он.
Сарайчик был дрянь, чихни — развалится.
Поставленный когда-то для сенных надобностей, он, видно, достаивал последнее.
До плешки от него было рукой подать — может, шагов десять или пятнадцать.
Залезли по лесенке на чердак, где старое, ещё
прошлогоднее сено. Залегли. Лесенку за собой утянули, чтоб не догадался никто,
проверять не сунулся.
Килька опять на часы свои поглядел, говорит:
— Три с половиной минуты шестого. Два
часа ещё почти. В секу пошлёпаем, из полтинничка?
И потянул колоду из кармана. У Сеньки от
страха руки-ноги холодные и по спине мураши, а этому, вишь, в картишки!
— Денег нету.
— На щелбаны можно. Только простые, без
выверта, у меня башка не сильно крепкая.
Только роздали — голоса. Сзади, со стороны
железки кто-то подошёл.
Килька к щели сунулся и шёпотом:
— Эй, Скорик, гликось!
Посмотрел и Сенька.
В обход сарая шли трое, по виду фартовые, но
Сеньке на личность незнакомые. Один высоченный, плечистый, с маленькой
стриженной головой; другой в картузе, сдвинутом на самые глаза, но все равно
даже сверху видно было, что у него проваленный нос; третий — маленького
росточка, с длинными руками, в застёгнутом пиджаке.
— Ах, гад, — в самое ухо выдохнул
Килька. — Что удумал. Ну беспардонщик!
Мужики зашли в сарай, так что дальше пришлось
подглядывать через щелястый потолок. Все трое легли на землю, сверху прикрылись
сеном.
— Кто беспардонщик? — тихо спросил
Сенька. — Это кто такие?
— Упырь беспардонщик, гнида. Это евоные
бойцы, из его колоды. Здоровый — Дубина, шестёрка. Безносый — Клюв, восьмёркой
у них. А маленький — Ёшка, валет. Ай, беда. Кончать наших будут.
— Почему кончать? — напугался
Скорик.