Створки сёдзи раздвинулись, и в комнату вошёл редкий гость — Юкитомо.
— Как ты? — спросил он. — Сегодня немного лучше?
Томо приподняла тяжёлые веки и посмотрела на мужа каким-то отстранённым взглядом.
— Не знаю… Что сказал сэнсэй Инэдзава?
— Он говорит, что у тебя плохо с почками… Но покой и отдых могут вылечить всё. Ты ведь всегда была такой крепкой…
— Нет! — с неожиданной резкостью ответила Томо, пытаясь приподняться с постели. Она явно хотела о чём-то поговорить. Юкитомо силой заставил её лечь. Когда он нажал на её плечи, к которым не прикасался десятки лет, кости, выпиравшие под ночным кимоно, жалобно скрипнули.
— Не надо вставать. Эцуко передала мне твою просьбу. Я уверен, что ты поправишься, но всё может статься… Если хочешь что-то сказать, можешь сказать сейчас. Я всё запомню.
— Спасибо… Это очень хорошо. Я подготовила завещание — на крайний случай. Вы найдёте его в комнате с алтарём, оно лежит в нижнем ящике комода. На бумаге так и написано — «Завещание». Я хочу, чтобы вы знали, что там написано, прежде чем я умру…
Томо нащупала под подушкой мешочек с ключами и протянула его Юкитомо, не отрывая взгляда. За все прошедшие годы она ни разу не посмела так посмотреть на мужа — открыто и твёрдо. Она умирала — она была свободна.
Оставив больную, Юкитомо в одиночестве прошёл в комнату с алтарём. Впервые за столько лет он держал в руках этот ключ. Вставив его в маленькую скважину, он покрутил вправо-влево, и замок открылся. В ящике был идеальный порядок: банковские книжки и другие документы разложены аккуратными стопочками. На самом верху белел конверт с иероглифами «Завещание». Почерк был неумелый. Он поднёс его к свету, лившемуся из окна, и аккуратно сломал печать.
Завещание было начертано тем же неловким почерком, в основном хираганой
[61]
. Томо плохо знала иероглифы.
Она писала высоким стилем с эпистолярными оборотами, принятыми для женщин, о деньгах, что скопила и приумножила втайне от мужа. Сумма была довольно значительная. Начало было положено сорок лет назад, когда Томо ездила в Токио по поручению Юкитомо, нашла и привезла домой юную Сугу. Тогда Юкитомо вручил на расходы две тысячи иен и разрешил потратить их по её усмотрению. За вычетом платы за Сугу и дорожных расходов у Томо осталась целая тысяча. Сначала она хотела по возвращении вернуть остаток денег супругу, однако слишком нежное отношение мужа к Суге вынудило её задуматься о собственном будущем и начать копить деньги на чёрный день, не столько ради себя, сколько ради детей, Эцуко и Митимасы. Эти деньги она приумножала, храня от всех свою тайну, в течение многих лет. При этом она не потратила ни иены на свои прихоти. «Если я уйду из жизни, — писала Томо, — я желаю, чтобы сумма была поделена между внуками, Сугой, Юми и другими людьми, связанными с семьёй».
Юкитомо читал, вновь и вновь испытывая ощущение, что столкнулся с силой, значительно превосходящей его. Ни слова упрёка мужу, столько лет тиранившему жену. Томо лишь извинялась за то, что доверяла ему не всецело и столько лет хранила в душе свою тайну. Однако именно это задело Юкитомо гораздо сильнее, чем самые обидные слова.
Пытаясь стряхнуть с себя неприятное чувство, Юкитомо резко выпрямился и пошёл по коридору в комнату Томо.
Она лежала всё в той же позе, с широко открытыми глазами.
— Томо… Не беспокойся. Я хорошо тебя понимаю. Я прочёл всё, что ты написала. — Голос Юкитомо прозвучал звонко и сильно. Он не умел извиняться перед женой, это было самое большее, что он мог себе позволить.
Томо пытливо заглянула ему в лицо:
— Значит, вы прощаете меня? Благодарю…
В эту ночь Томо впала в какое-то полубессознательное состояние. Но даже в моменты редкого просветления она почти не разговаривала и смотрела перед собой пустыми глазами.
Юкитомо заботился о беспомощной Томо так нежно, будто та всю его жизнь была любимой женой. И все домашние, для которых слово хозяина было закон, тоже стали оказывать Томо почести, какие, собственно, и полагались ей как хозяйке дома и законной супруге.
Февраль шёл к концу — и так же неотвратимо приближался конец Томо.
Той ночью дежурить у Томо пришли жена Митимасы — Фудзиэ и племянница Юкитомо — Тоёко. Они отпустили сиделку и остались с больной одни. Был такой пронизывающий холод, что женщины не успевали подкладывать угли в жаровню — те тотчас же прогорали и превращались в пепел.
— Тоёко-сан… — Томо внезапно широко открыла глаза и повернула голову. Тоёко поспешила к больной, а Фудзиэ поддержала голову свекрови, опасаясь, что резкое движение может вызвать приступ неукротимой рвоты. Но Томо раздражённо тряхнула головой. Она никогда прежде не позволяла себе так открыто выказывать чувства, и родственницы даже растерялись. Седеющие пряди волос упали на впалые щёки Томо.
Томо головы не подняла, но проговорила неожиданно звучно:
— Тоёко-сан, пойди, пожалуйста, к господину и передай ему… скажи, что когда я умру, не надо предавать мой прах земле… пусть отвезёт меня к Синагаве… и выбросит там… пусть бросит в воду, как мусор… Большего мне не надо! — Глаза у Томо вдохновенно сверкали. Они горели таким неистовым пламенем, что обе женщины оторопели. Неужели это госпожа Сиракава, у которой чувства всегда были подёрнуты дымкой сдержанной холодности, словно угли пеплом?
— Тётушка, что вы такое говорите?!
— Да что случилось? — хором запричитали они, но Томо, казалось, даже не слышала их.
— Ступайте прямо сейчас. Иначе вы не успеете! Вы должны сказать ему это! Пусть бросит моё тело в воду… В воду… — она повторила эти слова с видимым удовольствием.
Тоёко и Фудзиэ не посмели ослушаться. Они вышли в коридор и обменялись многозначительными взглядами. Они тоже были замужем, прошли через страдания — и женским сердцем поняли всё.
— Что же нам делать? Сказать?
— Нужно сказать. Она ведь так об этом просила…
Им было страшно хранить в тайниках души неистовые эмоции Томо. Слишком долго она копила этот чудовищный груз.
— Отец… Вы ещё не спите? — окликнула Юкитомо Фудзиэ, входя в комнату вместе с Тоёко. Юкитомо, как всегда, занимался собой — откинувшись на спинку сиденья, он промывал глаза борной кислотой. Ни Суги, ни внуков в комнате не было.
При виде добровольных сиделок его жёсткий взгляд смягчился.
— Благодарю за труды, — церемонно сказал он.
Присев, Тоёко скороговоркой передала послание Томо. Она хотела представить это как бред умирающей, однако против воли голос её прозвучал резко и громко, словно в неё вселился дух самой Томо.
Маска любезности мгновенно исчезла с лица Юкитомо. Он открыл было рот, чтобы что-то сказать, да так и застыл. Лицо у него было совершенно потерянное. В глазах промелькнул отчётливый страх, словно он узрел привидение. Но тут же нечеловеческим усилием воли он взял себя в руки. От страшного напряжения черты лица исказились в уродливую гримасу.