И вот еще глаза… Я же тебе говорил: не трогай веки, опасно.
— Но мне лучше?
— Пожалуй. Ты какая-то.., не такая стала. Новая, свежая.
«Э-эх, слышала бы тебя, друг любезный, настоящая Алина, — подумала я, — она бы тебе показала! Нос у меня, выходит, поизящнее, чем у нее. Само по себе это, конечно, не может меня не радовать, но как Алина я должна возмутиться».
— Нос, значит, тебе нравится? А он у меня и раньше ничего был, — капризным тоном заявила я. — А если ты думаешь иначе, так тебя, дорогой, никто не держит. Ищи себе другие носы…
— Ну-ну! — перебил меня Грицын. — Раскипятилась. Я шучу. Ты у нас всех на свете милее, всех румяней и белее.
Он налил мне в бокал вина, чокнулся и выпил. Потом спросил:
— Я вот о чем хотел поговорить. Что там за история со взрывом джипа, который я тебе подарил?
И этот туда же. Впрочем, неудивительно — событие в самом деле из ряда вон выходящее.
— Плохая история, — хмуро сказала я. — Совсем некрасивая. Мне, вообще-то, стоит поставить богу свечку, что в тот день я отдала машину Ирке Калининой.
— Да, я слышал, — хмуро сказал Грицын. — Мерзкая история. Надеюсь, Аля, ты не думаешь, что я пытался тебя убить, как это заявил мне господин Лукин. Позвонил уже после твоего отъезда за границу, наорал и вообще выставил меня идиотом. Любезный тип, ничего не скажешь.
— Та-ак, интересно, — протянула я, — и этот тоже полагает, будто ты причастен к взрыву. То-то он вчера так распинался.
Грицын недоуменно уставился на меня.
— То есть как это — «и этот»? — переспросил он. — И что значит — «тоже»? Что, есть еще кто-то, кто думает, будто я подарил тебе машину, чтобы взорвать ее потом? Ничего себе пиротехника — за пятьдесят тысяч баксов! У меня что, деньги лишние, что ли, такие фейерверки устраивать?
— Ты не кипятись, Слава, — проговорила я, — ну что ты так сразу? Мало ли кто что говорит.
Грицын покачал у меня перед глазами полусогнутым указательным пальцем и выговорил довольно агрессивно, четко разделяя слова:
— Я — хочу — знать — кто — так — думает. Слышишь, Алина Борисовна?
— Ну скажу я, скажу, успокойся. Так вот: к тебе имеет претензии один человек. Вы с ним, что называется, старые знакомые, а теперь он на тебя в большой обиде. Ты его, понимаешь ли, уволил, и он этого жеста не понял.
Грицын нахмурился:
— Погоди… Калинин, что ли? Генка? Он думает? Да ты что такое говоришь, Алина?
— Что знаю, то и говорю. Он, между прочим, не только так думает, но кое-что и делает уже. Но это еще не все. Он считает, что мы с тобой нарочно так все устроили, что в джипе погибла Ира Калинина, его сестра.
Грицын посмотрел на меня как на ненормальную.
— Он сам тебе такое говорил? Да в своем ли он уме? Ирка, торчушка хренова, и одной покрышки от колеса не стоила! Ради того, чтобы угробить ее, так рисковать — взрывать джип, да еще таким мудреным способом… У него, у Геныча, совсем, что ли, чердак сорвало? Глупец!
— Глупец не глупец, а я вчера из его теплого гнездышка возле Багаева еле ноги унесла, — сказала я. — Злой он, Гена, как черт. Не говоря уж об этом уроде Тугрике.
— А-а, — с недоброй интонацией протянул Вячеслав, — этот-то… Пусть он мне вообще на глаза не попадается. Удивляюсь, как я всю эту компанию во главе с Калининым раньше не попер в три шеи и с охраны салонов, и из «Атоса» вообще. Свинарники им только охранять. Свинарники! Да и то, если свиньи не подадут письменную жалобу.
Так что он говорит?
— Он пьяный был, — сказала я. — Говорил, что мы с тобой в сговоре, чтобы славную семейку Калининых извести под корень. Тоже мне, Рюриковичи нашлись.
— И какого черта ты дала этой Ирке машину! — взорвался Грицын.
— Слава, давай не будем, — уже совершенно освоившись в общении с ним, холодно проговорила я. — Что сделано, то сделано. Радоваться еще надо, что не я в тот день за рулем оказалась. А то сейчас сидела бы уныло под деревцем в раю. Или в аду тусовалась, что куда вероятнее.
Грицын почесал в затылке.
— Значит, так. Вопрос с Калининым я решу. Нечего этому уроду соваться куда не след. К тому же он стал сильно злоупотреблять. Раньше злоупотреблял моим доверием и алкоголем, а теперь только последним. Но тебе надо поберечься. Я слышал, у тебя и до Австрии возникали какие-то проблемы с безопасностью. Почему ты без телохранителя? Он здесь? Что-то я его не видел.
— Какой телохранитель?
— Ну как — какой? Николай, естественно. Ты его уволила, что ли?
— М-м-м.., можно считать, что и так.
— Зря. Хороший парень, квалифицированный. Ну ладно, незаменимых не бывает.
Чем твой кинематографический муж думает, не понимаю. У самого, поди, охраны как грязи.
— Да нет, один всего лишь. И довольно чистый. Это к вопросу о грязи.
— Ты что — и с ним уже, с эллеровским телохранителем… — подозрительно спросил Грицын, сопроводив свой вопрос довольно-таки двусмысленным жестом.
На это Алине следовало незамедлительно возмутиться, что я, собственно, и сделала:
— Так, дорогой гость! Ты, пожалуйста, выбирай выражения! И вообще фильтруйся.
— Не злись. Н-да… Ты все-таки действительно стала немного другая. Изменилась. Повзрослела, что ли? А то раньше иногда вела себя как сущий ребенок. Значит, так: если у тебя на данный момент нет телохранителя, то я тебе пришлю из «Атоса».
Лучшего выберу.
— Не стоит, — категорично заявила я. — У меня есть телохранитель, только ты его не видишь.
— Есть? — Грицын недоуменно огляделся по сторонам. — В самом деле? А где же он?
— Говорю тебе: ты его не видишь.
— Человек-невидимка, что ли? — усмехнулся Вячеслав Георгиевич.
— Можно сказать и так.
— Темнишь, Алинка. Но дело твое. Не хочешь — не надо, я два раза не предлагаю.
Если считаешь себя в безопасности, то прекрасно. А сейчас давай о делах больше не будем. Все-таки столько времени не виделись, а? — лукаво подмигнул он. — Выпьем, .закусим, потом дойдем до спальни… В общем, как обычно.
— Как обычно, — машинально повторила я.
* * *
Вопреки ожиданиям господина Грицына, «как обычно» у него не вышло. Под различными предлогами я побыстрее выпроводила его из квартиры, дабы не искушать судьбу. Вячеслав Георгиевич, выпив вина, стал неуемно весел и игрив, так что я только успевала уклоняться от его шаловливых, с позволения сказать, рук. Конечно, делала это не нарочито, с оглядкой, чтобы не выставить себя уж слишком неестественной скромницей, поскольку Алине Эллер скромность явно была чужда.