Hermanas - читать онлайн книгу. Автор: Тургрим Эгген cтр.№ 48

Семья Хулии была гостеприимной и щедрой. После того как мы прожили у них несколько дней, нас пригласили к столу разделить трапезу. У Хулии был брат одиннадцати-двенадцати лет и сестра девятнадцати лет, и вместе с этой семьей из пяти человек жила бабушка Хулии со стороны отца. Это было худое, как жердь, немного неприятное существо, которое никогда не носило ничего, кроме желто-серой ночной рубашки. Имени ее мы так и не узнали, и я не удивился бы, если бы мне сказали, что она сама его не помнила. Старуха была совершенно глухой. Иногда, когда я не слышал ее шаркающих шагов, она меня пугала чуть ли не до потери сознания; невинная реплика вроде «Наверняка пойдет дождь» может произвести неожиданный эффект, если человек сидит в одиночестве и читает, а эти слова вдруг проорут ему в ухо голосом птицы-падальщика с размахом крыльев в восемь метров. Кроме прочего, старуха была не слишком любезной. Когда она однажды обозвала нас с Мирандой «трехпесовая шлюха и козел-фиделист, что живут здесь», отец Хулии пришел к нам и извинился за нее.

Его звали Кресенсио, и было заметно, что его умелые руки нашли себе применение в этой квартире. До тех пор, пока он мог достать инструменты и стройматериалы, он воевал с разрухой и упадком. Люди вроде него могли бы очень пригодиться Гаване. Но вместо этого государство полюбило «промышленные» методы, и ремесленники старой школы постепенно вымирали. Современным и эффективным ответом социализма на жилищную проблему стало строительство жилья из сборных конструкций. Кресенсио часто на это жаловался. Выражение «козел-фиделист» не было чуждым для его лексикона. По мнению Кресенсио, сборные конструкции были бы неплохим материалом, при условии если бы их кто-то производил. В действительности же их выпускалось ровно столько, чтобы регулярно проводить выставки образцово-показательных жилищ для рабочих семей. Эти выставки показывали приезжим иностранцам, чтобы те могли отрапортовать, каких успехов революционная Куба достигла в борьбе с нехваткой жилья. А в это время ремесленники умирали, и жилища людей приходили в упадок и становились просто опасными для жизни. Так произошло и с домом Лопеса Серрано, где прочные мощные орнаменты ар-деко в вестибюле и на лестницах казались руинами доисторической цивилизации, тонущими в смрадном запахе пищевых отходов и мочи, где шахта мертвого лифта была заколочена после того, как в нее провалились двое малышей.

Нам жилось хорошо. Но не проходило и дня без того или иного острожного напоминания о том, что мы живем здесь из милости. Надо было что-то придумать.

Я устроился на работу, которая мне нравилась и на которой постепенно у меня появилось много времени для творчества. Я работал в типографии, расположенной на втором этаже офисного здания на одной из улочек позади Капитолия в центре города. Официально я числился «типографским ассистентом», а на деле был «на все руки от скуки». Оборудование типографии состояло из двух простых, относительно современных офсетных станков, пользоваться которыми я научился быстро, и нехитрых приспособлений для резки бумаги и переплета. Как неквалифицированный рабочий, я, в принципе, не имел права заниматься ничем, кроме чистки машин, но эти ежедневные чистки открывали мне тайны офсетной печати, одну за другой. Они же привели к тому, что в мои ногти и ногтевые валики постепенно въелась типографская краска, потому что чистящего средства на основе керосина, которым я должен был мыть пальцы, этакой вонючей желтоватой тины, постоянно не хватало. Через какое-то время меня допустили до проявки печатных листов, мойки и подготовки печатных пластин, до наблюдения за станками во время их работы, до разрезания и переплета печатной продукции и так далее. Мне нравилось слушать звуки работающих офсетных станков, механическое меренге Гутенберга.

Мне поручали такую ответственную работу по той простой причине, что шеф, которого я, как и все, называл Чако, был алкоголиком. А кроме нас там больше никто не работал. Чако, мужчина с комплекцией пушечного ядра и лицом, словно вылепленным при большом сопротивлении воздуха, обычно не исчезал с рабочего места, даже когда был пьян. Он приходил почти к открытию типографии и уходил почти с закрытием, но уже к обеду так надирался, что оставлять его одного было рискованно. Он мог покалечиться. После обеда он поддерживал обширные связи с общественностью. Члены администрации, на которую мы работали, военные и штатские, обычно пользовались маленьким кабинетиком Чако как местом для отдыха. Они пили и рассказывали похабные анекдоты, а когда время близилось к трем часам, я начинал ждать окрика: «Поэт!». Этот окрик означал, что ассистенту пора бежать за бутылкой. Если компания пребывала в отличном настроении, они могли и меня пригласить пропустить стаканчик. Если с деньгами было плохо, то, случалось, они прикладывались к техническому спирту, которым мы чистили станки. Они утверждали, что его вполне можно пить с колой и соком лайма, но я так и не решился попробовать. Ближайшим другом Чако был спившийся майор, которого для простоты звали просто Майор, офицер-штабист, чей кабинет располагался этажом выше нас и у которого было крайне немного дел. Чако и Майор называли меня «Поэт!», но на самом деле их гораздо больше интересовала моя личная жизнь, и у меня создалось ощущение, что они жили ею так же, как и я. Все осложнилось после того, как однажды днем Миранда навестила меня на работе. Она произвела фурор среди старых похотливых мужиков. После этого вопросы полились нескончаемым потоком и стали совсем бестактными. Они хотели знать, что она кричит, берет ли в рот, нравится ли ей сзади… Они были совершенно беспощадны.

Моя работа заключалась в печати и изготовлении брошюр и справочников. Некоторые из них были одноцветные, а другие мы печатали на цветной бумаге. Иные в полутвердой обложке или с проклеенным корешком. Выпускали мы в основном военные справочники и инструкции. Первоначально они были написаны по-русски, по-чешски или по-французски — в типографию поступали оригиналы вместе с переводами, поскольку нам всегда приходилось копировать иллюстрации прямо с оригиналов, что чаще всего приводило к плачевным результатам. В брошюрах рассказывалось об оружии, радиосистемах, транспортных средствах и других военных технологиях.

Поначалу я очень увлекся своей работой. Переводы и первоисточники присылали с курьером из офиса, с которым у нас не было никакой связи. Поскольку я учил французский, в один прекрасный день я начал сверять текст, который предстояло напечатать, с приложенным оригиналом, и обнаружил, что перевод выполнен некачественно. Не только плохой язык, но и грубейшие ошибки делали содержание недоступным для понимания, а всю брошюру — бесполезной. Я посчитал своим долгом рассказать об этом и пошел к Чако.

Когда налитые кровью глаза свирепо уставились на меня с постоянного места шефа за письменным столом, я понял, что пришел не вовремя.

— Кто-нибудь жаловался? — хотел он знать.

— В общем-то нет, — сказал я. — Но здесь так много ошибок, что эта инструкция никому не может помочь. Я уверен, что пользоваться неизвестным оборудованием, следуя этим инструкциям, опасно.

— Да что ты? Но ты не ответил на мой вопрос. А это важно. Кто-нибудь жаловался?

— Нет. На этот вопрос я с уверенностью отвечаю: нет.