Hermanas - читать онлайн книгу. Автор: Тургрим Эгген cтр.№ 30

— У нас в морозильнике есть креветки, — сообщила Миранда с заднего сиденья. — Папа сказал, что мы смело можем их съесть.

Я не смог отказаться. Как только мы вошли в дом, Хуана с Мирандой заперлись на кухне. В течение почти целого часа из-за двери был слышен смех, а потом просочились и бесподобные запахи. Девочки приготовили креветки, тушенные с чесноком, чили, коричневым сахаром и консервированными помидорами, и подали их на подушке из свежесваренного белого риса и жареных бананов. Я почти никогда не ел так вкусно и только успевал нахваливать их кулинарные таланты. Холодное пиво тоже было, а на десерт я получил кокосовое мороженое, одно из самых вкусных из известных мне блюд. И оно, и креветки, точно так же как и кофе, который мы пили после ужина, были частью системы натурального хозяйства доктора Эрреры. Это был не стопроцентный bolsa negra («черный мешок», или черный рынок), но и не легальный товарообмен. Иногда доктор доставал лекарства, которых не было в аптеках, или уделял пациенту больше внимания, чем положено, и с ним рассчитывались продуктами. Особенно редкой роскошью были креветки.

Тем вечером отца не было дома, поэтому мы пошли в гостиную послушать музыку. Там находился старый стереопроигрыватель из тикового дерева фирмы «RCA». У доктора Эрреры была коллекция пластинок с классической музыкой, в основном восточногерманские записи Баха и Бетховена. Он берег свою технику: добыть новую было сложно. Обычно девочки не решались слушать свои исцарапанные и покореженные солнцем танцевальные пластинки на его проигрывателе, но тем вечером они сделали исключение.

Мы немного потанцевали втроем, скорее медленно и осторожно, чем дико и безудержно, но быстрая румба была такой заводной, что Хуана задела круглым бедром тиковый корпус, и алмазная игла издала резкое протяжное «рррррррич!!!». Я в ужасе хохотнул, и вдруг стало совсем тихо, а Миранда громко застонала и сказала:

— Ну вот и повеселились!

— Извини, — сказала Хуана неизвестно кому и смутилась.

Тогда Миранда пошла в свою комнату и вернулась с граммофонной пластинкой в старой потертой обложке.

— Хочешь послушать, как поет наша мама? — спросила она.

Конечно же я хотел.

Миранда протянула мне конверт, на котором разноцветными неровными веселыми буквами было написано «Лола Перес». Я стоял и разглядывал фотографию на обложке, когда началась музыка, старый шлягер, названия которого я теперь уже не помню, как и никаких других. Клара выглядела совершенно иначе, чем на фотографии, которую показывала мне Хуана. Это изображение было раскрашено вручную в яркие неестественные цвета. Кожа лица была оранжевой, губы лиловыми, глаза коричневыми, ресницы густо накрашены черным, туманного взгляда не было; здесь Клара таращила глаза куда-то вверх, как полоумная.

По этой фотографии тоже невозможно было понять, блондинка она или брюнетка. Волосы были убраны под платок в крупную белую на красном фоне крапинку, из-под которого выглядывали только мочки ушей с огромными серьгами. Утонченная дива из ночных клубов Лола Перес выглядела как девчонка Никита. Если у кого-то оставались сомнения в чистоте ее испанской крови, эта фотография никак не могла их развеять.

— Папа ненавидит эту картинку, — сказала Миранда. Исчерпывающие сведения.

— Но почему они ее так вырядили?

— Это изображение рассчитано на гринго, — объяснила Хуана. — Им надо все скармливать по чайной ложке. Если ты хочешь продавать кубинскую музыку массам, то певица непременно должна выглядеть так, словно только что вернулась с плантации.

— Массам? — спросил я. — Каким еще массам?

— Эта пластинка была выпущена американской компанией, — сказала Миранда. Она показала мне подзаголовок «The two sides of Lola Perez [27] ». — Она не стала настоящим прорывом, как мама надеялась, однако тираж предполагалось увеличить. Они еще не подобрали ей подходящую песню. Тебе нравится, как она поет? Разве не прекрасно? — спросила Хуана.

— Просто великолепно, — ответил я. Быстрая, похожая на ча-ча-ча мелодия, немного подпорченная слишком изобретательными ударными и слишком частыми, полными энтузиазма выкриками «arriba! [28] » (все немного переиграно, вроде карнавального костюма рабыни Лолы/Клары на обложке), превращалась в танцевальную балладу под названием «Hablamos del Amor [29] », и у Лолы была прекрасная возможность продемонстрировать весь свой вокальный спектр. Она пела замечательно. Сквозь двадцатилетний треск и скрип, сквозь толстый слой режущей глаз ручной росписи умершая женщина шептала нам о любви, просила о близости, умоляла о страсти. Ей столько же лет, сколько сейчас Хуане и Миранде… Я украдкой посматривал на них, переводя взгляд с одной на другую и пытаясь разглядеть талант и страстность матери на их лицах. Передается ли это по наследству? И если да, то всегда ли однояйцевые близнецы получают всего поровну?

— А сейчас ты услышишь мою любимую песню, — сказала Миранда, когда дорогая алмазная иголка начала крутиться по внутреннему кружку пластинки. Она аккуратно подняла звукосниматель и перевернула диск. — Хуане это не нравится.

— Нет, нравится, — возразила Хуана. — Миранда считает, что мне автоматически не нравится все иностранное.

— Теперь молчите.

Мы услышали совершенно другую музыку. Перестукивание барабанов, лениво бренчащий бас, редкие воздушные фортепианные аккорды. Оркестр Бенни Прадо исполнял жалобные, одинокие музыкальные фразы, словно пробуя свою трубу, а потом началась песня. Она была на английском. Я знал не так много английских слов.

— Это джаз, — сказала Хуана. — Папа говорит, что она пела так же хорошо, как Билли Холидей [30] .

Песня называлась «My Funny Valentine [31] ». Ничего более красивого я в жизни не слышал.

Мы не были совсем уж невежественными. Я знал, что джаз это афроамериканская музыка, что она возникла в низших слоях общества в больших городах, что в период между двумя мировыми войнами джаз приобрел популярность среди белых, которые сменили черных исполнителей, украли их идеи и стали стричь купоны. Еще я знал, что у джазовой музыки нервный ритм и жалостливый музыкальный язык — результат того, что черные топили свои беды в алкоголе и наркотиках, которыми их снабжали белые дельцы.

Вот чего я не знал, так это что джаз может быть таким чувственным. В этой песне была чувственная красота, настроение, которое было совершенно непохоже на все, что я слышал до этого. Это была колыбельная для взрослых. Я никогда не мог себе представить, что империалистическая музыка может нести в себе такую нежность.