«Женщина показала себя спереди, сзади, затем родилось решение, а результатом решения, к счастью, явилось следующее: я могу быть доволен, жена у меня красивая. Но ведь в таких вещах нельзя полагаться на прихоти вкуса, нельзя снова и снова перепроверять: нравится мне Рыбацкий Бастион или запыленный район Кэбаня… К счастью, это не часто приходит в голову: живешь здесь…» — «Остановитесь, пожалуйста. Вы, как бы это сказать, портите прекрасный текст. Живешь здесь, а не живешъссесь. Побольше воздуха, спокойней. Чуть величавей, если вы меня понимаете. Хорошо, можем начинать? Прошу». — «Живешь здесь, а не туристом приехал. Проклятая задача туриста, и в этом видна степень его растления, заключается в том, чтобы восторгаться; я же, если захочу, могу состроить и кислую мину… Сейчас я имею в виду, но мог бы иметь в виду и другое, что у меня нет пейзажей, как у другого Алфельд или площадь Телеки, у меня есть предметы. Для меня интересен каждый предмет, который каким-то образом кичится своей материальностью. Церковь, например, или стрелка трамвайных рельсов… Однако дело в том, что об этих вещах я думаю довольно беспорядочно: потому что когда пространственный объем такой, как будто его вырезали из длинного, цветного, американского фильма, то мне он очень нравится, а с другой стороны… навозный сноп соломы тоже дело не последнее. Между этими вещами мне и приходится разрываться».
«Спасибо. Думаю, достаточно. Еще раз спасибо, до свидания». — «Спасибо, до свидания», — сказал, повесив голову, мастер и, с идущим вплотную за собой Автором Передачи, направил стопы к выходу. Решительно открыв со второй попытки дверь, он вышел. (Она открывалась вовнутрь, а Эстерхази пытался наружу. Какая досада! Можете себе представить щеки мастера. Однако это шествие и так было высший класс!) Когда он вышел в коридор, глаза с трудом стали привыкать к полумраку, как следует он видел лишь пятна, одна лишь высоко мерцающая фигура господина Аттилы была однозначной. Это несколько повысило ему настроение. «Конфликт, я слышал», — сказал господин Аттила; вести на крыльях сквозняков разлетаются быстро. Он изволил.
Время между тем, естественно, не останавливалось, шло; уже и три часа прошло. «Вперед, лошадка», — прошептал мастер в ухо лошадии через улицу Пушкина (!) вывернул на проспект Ракоци. «Знаете, друг мой, — прервал мастер широкий, величавый размах повествования, — знаете, мной овладело крайне дурное настроение. Конечно, дождь, еще и дождь шел; приходилось быть очень внимательным; наверное, и очки мне, наверное, новые нужны, может быть с диоптрией 1,5… Знаете, приятного мало, когда тебя подряжают превратить дисгармонию мира в гармонию».
Он промчался по площади Мадача, кое-как сменяя ряды (не будем забывать: поворотный сигнал!), перед Базиликой сбавил скорость, потому что здесь его ждал Правый Защитник, который в тот день сдавал правила уличного движения, потому что для мотоцикла нужны были права, потому что он хотел развозить почту на мотоцикле, потому что по профессии он обойщик, но потому что мало платят, он взялся разносить по утрам газеты, а теперь и полностью перешел на это. «Знаешь, Петике, бабок там вдвое больше». Правый Защитник сейчас переживал самую лучшую пору защитника: он сделался хитрым и остался твердым; правда, немного потолстел. Его имя в те времена многое говорило не только спортивным руководителям молодежной сборной, но и голубятникам. На одном конкурсе он стал первым, а его старший брат вторым. «Знаешь, что такое стандартная категория голубок?» — спросил у него мастер перед одной из тренировок. Они оба подкидывали мячи рядом с центровой: ему полагалось, а Правый Защитник случайно был техничным игроком. «Конечно знаю». — «Ладно. Я тоже знаю», — кивнул мастер, с этими словами он (смутившись) без всякой надобности пустился галопом.
Так вот, напрасно он сбавлял скорость возле Базилики, и чего уж там: за спиной нетерпеливо сигналили несколько водителей, Правого Защитника он не видел. В дверях спортивного магазина стояло много народу, и не по-всякому мастер мог сказать, что это не Правый Защитник, но он с такой явной медлительностью проезжал на своей лошади вдоль блестящего от дождя тротуара, что ожидающий, без сомнения, должен был его заметить. «Очевидно, уехал на такси». (Они уже были на поле и разминались под проливным дождем, когда появился Правый Защитник. «Спасибо, Петике», — ухмыльнулся он и пошел в теплую раздевалку к запасным.)
На площади Флориана стоял полицейский. «Елки-палки, — произнес мастер, — мне что, кружить здесь до тех пор, пока он не опустит глаза?!» Ибо на площади Флориана кольцевое движение, и не будем забывать: поворотный сигнал! Галопом пристроился он позади 55-го, подумав, авось под его «прикрытием»… Но как только они съехали с моста, автобус тут же смылся, — он замешкался у перехода, — и когда мастер исхитрялся на выезде — еще внутри кольца, но уже имея заднюю мысль, — его взгляд встретился со взглядом полицейского. Это был молодой парень, с почти синими, черными волосами, которые местами выбивались из-под шапки блином. «Да, красивые волосы. Или ворон у него под шапкой?» — пробурчал он. Полицейский упорно смотрел, за это время лошадь добралась до критической отметки: приподняла голову и ждала рывка поводьев. «Как так ворон? Это уж слишком. А что такое тогда этот относительно длинный пейс, из того же материала! Он длиннее обычного, не намного, но длиннее обычного». Полицейский чуточку пошевелился, что могло означать начало останавливающего движения, а могло и начало безразличного поворота головы в сторону; так или иначе: выглядело оно зловеще.
В ответ на этот жест мастер автоматически толкнул вверх поворотный рычаг и выскочил направо, в сторону площади Миклоша. Но чудо из чудес: поворотный сигнал работал. Он, улыбаясь, повернул назад, полицейский посмотрел ему вслед, «на его мужественном лице» ничего не было написано. Когда мастер начал обгонять 42-й автобус, выяснилось, что поворотный сигнал снова не работает. «Ну конечно».
Проспект, ведущий на остров, вдруг просто оборвался. «Друг мой, такого я еще не видел! Вот так, с бухты барахты!» Здесь он остановил свою лошадь, потом прошкандыбал по горам мусора и не смог миновать несколько глиняных пятен, поскольку смотрел только на лужи, а не на землю. «Я думаю, это естественно». Раздевалки, находящиеся на той стороне поля, были едва видны из-за проливного дождя. Он все меньше обращал внимания на то, что у него под ногами, спешил. Ребята уже переодевались.
Остановился он; сощурился; очки оставил в котомке, прикрепленной к седельной луке, намеренно. Вроде бы различил вдали тренера, и когда приблизился, то предположение подтвердилось: именно господин Арманд — как казалось оттуда — высовывался из стены и махал ему рукой, совершенно очевидно стараясь не пересекать линию навеса, где начиналось царство дождя. И все-таки, когда он подошел, господин Арманд вышел из укрытия, жестко протянул руку, а потом сказал так: «Ты опоздал. Переодевайся».
В маленькой раздевалочке сидели они друг у друга на головах. Мастера очень занимала послеобеденная дискуссия. Очевидно, только так могло случиться, что вместо майки под номером 8, которую носит где-то лет шесть-семь, он надел 2-й (!) номер. (Господину Организатору пришлось исправлять протокол, ведь рядом с именем мастера он без раздумий поставил восьмерку.) Осторожничая, дрожа от холода, скукожившись, они отправились на поле. «Ну, за работу», — вздохнул он, все еще прислушиваясь «к чему-то другому», и после короткого, но ловкого разбега двумя ногами «шлепнул» по лужище. Затем — под проливным дождем! с лужами! с грязью! — отошел к расположенному рядом с полем большому дубу и пописал. Он качал головой. «Что могло быть надо от меня этому типу? Так брешь я или бастион в социалистической культуре?… А как же», — и немного встряхнул штаны.