Производственный роман (повес-с-ть) - читать онлайн книгу. Автор: Петер Эстерхази cтр.№ 42

Тренер и линия нападения вошли в ворота, что на стороне Восточного вокз. «Знаете, друг мой, любое поле сравниваешь с главным стадионом. И у каждого из них есть свои ориентиры; с однозначностью можно сказать, какие ворота смотрят на улицу Вершень, а какие — на Геологический институт… Хотя есть несколько, мало, но есть, которые стоят наискосок. (Таков стадион «Гамма». — 5.)… Хотя случалось и так, что по ходу матча ориентиры смещались. В такие моменты виден лишь очень небольшой отрезок поля. Ко всему привычного Правого Связующего это не смущает, однако он оказывается в некотором, гм, отчуждении, как если бы попал на незнакомое поле, и, в каком-то смысле, остался один. По сути дела, не смущает; только осложняет процесс запоминания». Солнечный весенний день мог обнять неудовлетворенного человека. Между зубов у него застряло семечко. «Положение недопустимое, друг мой, из тех, что вызывают досаду изо дня в день», — сказал он и с понятной грубостью отломил веточку от какого-то цветущего дерева, чтобы ею выковырять то, что нужно.

Уже внутри, в раздевалке, Лучший Запасной хвастливо показал на стены: «Я их побелил». Мастер почти с упреком взглянул на обогреватели, на которых белели тысячи маленьких капелек. Лучший Запасной весело пожал плечами. «А побелка, Петике, а побелка?» — «Слушай, — сказал знаменитый 8-й номер серьезно, — это не просто. Такую покраску. Ведь ясно, — и тут он с видом специалиста посмотрел вокруг, — unser Adolf [33] сделал бы это лучше. У него есть фора, факт, — кивает он, — это его профессия. С другой стороны, — поучительно поднял он палец, и на этот (!) его указательный палец кто-то, грубо пошутив, накинул чьи-то трусы, о-па! — но он сделал эффектный ход, накрутил трусы на палец («Вязаные крючком трусы, друг мой! Этим следует заняться»), затем хитро, одним рывком, вытащил палец из резинки, эть, а потом в ход пошла уже одна центростремительная сила! — с другой же стороны, за твоим конкурентом числятся другие долги. Сложно об этом судить».

(Для моего консервативного вкуса это слишком. А о вкусе мастера вообще можно было бы романы писать, да, романы… Он поднял свои большие и проницательные глаза так, как, я думаю, Эстерхази столетиями поднимают глаза на мальчика-конюха, швейцара или Гайдна, если те делают что-то такое, чего не стоило бы делать.) «Знаешь, приятель, не по нутру мне эти гуманитарные напряжения мозгов, нет». В раздевалке наступила тишина, кто-то растерянно хихикал. Сам мастер тоже смутился. Но затем стало ясно, к чему шло дело, для чего ему с подобной фривольностью понадобилось вносить болезненную историческую нотку. «Зачем ее красить? Она скоро развалится», Ну, и в соответствии с собственными благими намерениями внес смущение в их ряды. Слишком уж много мелких и так называемых внешних деталей определяв ло их положение и ситуацию. «Знаете, друг мой, все труднее без ухищрений думать только о том, что и здесь не знаешь, где найдешь, где потеряешь. И здесь. Не знаешь. Где найдешь, где потеряешь. Важно».

Ребята уже потихоньку выходили, только он, как. обычно, «ковырялся». «Где, блин, бинт для щиколотки?» Но тут душа вновь спровоцировала важный эпизод. Я, так сказать, спросил у него, читал ли он то, что сказал господин Джойс? Господин Джойс сказал, что на триста лет обеспечивает критиков работой… H ведь что до этого, так и мастер тоже обеспечивает. Потому что хотя бы эти ссылки, вставки, разъяснения к ним и вся эта катавасия как жанр… «Обеспечивает. На два дня. Блин! Нашел!» Он так радовался найденному бинту, как если бы у него в мешке их было не пять штук, среди которых можно было выбирать. Но он любит этот старый, потому что он держит, но не жмет. Большим пальцем провел по талии; привычный жест, когда резинку как бы растягиваешь. Оттянул спереди и заглянул в образовавшийся тоннель, потому что образовался именно он, и сказал туда: «Конечно, два дня тоже срок». Ого-го, еще какой. Два дня — это два дня. Вот какие признания приходится записывать, ни много ни мало, гром и молния. Пока я пишу, он, какая честь, склоняется ко мне; продолговатый писательский профиль отбрасывает тень, волосы щекочут мне шею. Sapient! sat. [34] «Начинающим и теоретикам-профессионалам надо больше». Как он говорит, ему нужно т. н. грамматическое пространство [милое, чудное слово], и больше ему для жизни ничего не надо. «Свою жизнь». Пишущий эти строки печально склоняет голову и, изящно переводя разговор, сообщает; Грамматическое пространство — это я.)

Однако прочь отсюда, на волю, к свежему небу и здоровью. Он изволил подкидывать мяч, направляясь между тем в сторону поля. Господин Арманд нахмурившись ждал. Некоторые делали передачу, находились те, кто-то исподтишка норовил ударить по воротам, но тут рвущееся наружу веселье сдерживал запрет господина Арманда. («Удары по воротам всегда вызывают веселье». — «Видите, друг мой, какими пошлостями я вознаграждаю образованные крути, сторонящиеся настоящего катарсиса». Затем, чуть подкрутив, мяч: «Хи-хи-хи, — по-мефистофельски рассмеялся и потер ручки сердечком, — хи-хи-хи, здорово я врезал».)

Мастер слонялся именно вокруг господина Арманда. Неужели втирался в доверие? Нет, в этом не было никакой необходимости при данной расстановке сил! Просто он очень полюбил этого угловатого человека. У господина Арманда было четверо детей. Это тоже как-то связывало мастера с ним, по причине достигнутого мастером положения, — но только с точки зрения детей. «Забетонирую сегодня клозет». «Вскопаю сегодня огород». «Сломаю сегодня сарайчик». «Сегодня». Подобные сообщения так и порхали перед каждой тренировкой, как яркие бабочки, которые можно принять за навозных мух. «Или наоборот. Спокойнее, друг мой». Об этом речь заходила скорее по пятницам, чем по средам, потому что по средам еще слишком свежи были шрамы от ран, нанесенных воскресным поражением или победой и т. д. Они стояли в этом магическом зеленом квадрате.

«Иду сегодня делать замки». Мастер остановил почти самостоятельно двигающийся мяч, быстро его сбалансировал, но тот — как труп — постыдно соскочил с носка его бутсы. («Мне легко, — сказал однажды еще до этого господин Арманд, потому что у него не соскакивал, — мне легко: мяч липнет».) «Не липнет» — пробормотал мастер и вопросительно посмотрел на кузнеца тактики и стратегии: «Замки для сумок», — «Какие замки для каких сумок?» — задал логичный вопрос великий человек. «Хороший был вопрос. Самый бессмысленный. И для этого нужно понятие иметь, роднуля». А потом еще мудро прибавил: «Намного легче признать заблуждение, чем обнаружить истину». — «Такие замки для ридикюлей». — «Страшные, наверное?» — «Нет. Очень даже покупают. Я тоже купил жене, точнее, мне дал Мартинко, потому что я на него работаю. На Мартинко; его заведение там, рядом с булочной, где раньше была конюшня старика Фаркаша». — «Такие булочки, друг мой, можно найти еще только в одном месте. Перед лечебницей, на улице Пала Харрера, перед тубдиспансером. Или за, если со стороны города… Надо было ходить на какую-то реакцию манту. Из-за булочек это было почти великим счастьем… Я долго пытал расспросами отца, образованного человека, потому что не понимал, как может быть: если реакция отрицательная, то это хорошо».