– Как хорошо, что ты пришла! А то думала – свихнусь…
Инга слабо взаимодействовала с действительностью, но вскоре обнаружила себя за столиком в тесной рюмочной неподалеку. Эльвира порывисто угощала, стащив сбережения некоего «подлеца», с каковым неосторожно поссорилась, и вот теперь он не брал ее в Израиль. Соль драмы Инге, особенно после живительной янтарной влаги, было не постичь: ведь и хорошо, что не ехать в Израиль, к басурманам, да как можно было вообще замахиваться на такое!
– Ты антисемитка?! – восторгалась Эльвира.
– Да! – хлопала кулачком по столу хмельная Инга, сильно сомневаясь в провозглашенном.
– Слушай, – не унималась Эльвира, – у тебя имя такое необычное, может, ты сама еврейка?
– Имя не еврейское совсем… Но все может быть. – Инга была готова к превращениям, удивляясь, как до сих пор она умудрилась миновать этот театральную еврейско-антисемитскую дилемму…
Назавтра Эля сказала, что нужно идти к святой Ксении и та поможет. Что Ксения помогает в самых неожиданных случаях. Эля так и сказала – «неожиданных», хотя Инга ничего неожиданного в их случаях не видела. Пускай. Впервые кто-то взялся помочь! Часовня Ксении стояла на кладбище, а день выдался стылый, кривые холода и мокроты сошлись в наивысшей точке, какая только возможна при стечении этих паршивых обстоятельств. Пока держали путь, Инга думала, о чем она будет просить. Все-таки не об Игоре. Сколько можно… Более того, молить о его возвращении – портить доброй святой репутацию, ведь Игоря не вернуть, зачем блаженной тратить силы на невозможное. Инга попросит о новой любви… и еще, чтобы Игорь вернулся и предложил ей все, а она бы его прогнала. С другой стороны, он уже возвращался, правда, не предлагая «всего», Инга уже отвергала его, и что могло измениться теперь…
Эля тоже наотрез отвергла вторую часть просьбы, назвав отмщение низкой астральной эмоцией, об этом у святых не просят.
– На что ты злишься? – потребовала пояснений Эля.
– По правде говоря, из-за мерзкой мелочи. Он однажды сказал, что я – бревно! – Инга, сама не ожидавшая таких откровений, закапала слезами.
Эля улыбнулась:
– Подумаешь! Он ведь специально. Ты, наверное, с ним мало встречалась. Нечасто, но понемногу, – хохотнула Эльвира.
Инге полегчало: успокоительная обычность беды…
– А ты-то будешь бить челом насчет Израиля? – съязвила она ответно Эльвире.
– Что ты! – серьезно забухтела Эля, вытирая потекший нос меховой оторочкой. – Ксения же христианка…
Инга не ожидала, что новая подруга строго соблюдает конфессиональную этику. По Ингиному разумению, святые превыше земных междоусобиц, но Эльвира опять одернула мечтательницу, заявив, что с такими мыслями в святом месте делать нечего.
Умилил ритуал записочек. Инга коряво, прижав тетрадку к стене, выводила: «Дорогая Ксения…», потом чернила угасали, не желая преодолевать земное притяжение, торопливая рука выдирала страничку, часовня закрывалась, Инга ротозейничала. Прихожане ничем не напоминали тех богобоязненных замшелых голодранцев, что она рисовала в воображении, люди как люди. Инга решила: буду верить в Бога, в святых, в евангельскую сказку, в Христовы страдания. У бабушки, давным-давно, она разглядывала детскую Библию начала века. Выглядела она так, словно ее пользовали исключительно во время жарки беляшей – вся заляпанная жиром, но с распадающихся листов благостно и печально смотрели еврейские глаза. Иллюстрации брали за душу даже бабкину соседку, вздорную Софью Егоровну, бывшую учительницу домоводства и секретаря школьной партячейки.
Инга же чуть опасалась этой книжки, держала с ней дистанцию и как будто боялась попасть под влияние загадочных назиданий на ломаном торжественном языке. Теперь, удаляясь от утлой часовенки по сумеркам, опускавшимся на ажурные склепы, Инга верила в силу исцелений и прозрений, и магических эпитафий. Они шли сквозь лютеранскую часть кладбища, где все было иным – исполинским, насупленным и по-немецки фундаментальным. Манили тайны иноверческих жизней, которые закончились здесь, так далеко от фуг, кирх и настоящего пива.
Вернувшись, Инга еще раз мельком раскаялась о пропущенных утреннем классе и репетиции, а это уже наглость, и, значит, у Нелли начались нервные боли в эпигастре и сигареты у нее тухнут. Но Инга была спокойна. Эля достала из запасов восхитительную краковскую колбасу, а Инга теперь знала, какова будет Жизель. Это душа, девственно верящая в праздник. Танец безумия – распущенные волосы, метания со шпагой, выдавшей в милом друге дворянина, – это не агония, а торжество беснующейся иллюзии. Девочка поверила, что пришел черед стать принцессой. Смерть ее – дефект сюжета, должно быть по-другому: долго-долго поседевшая мать лелеет сумасшедшее дитя, не пускает в лес, заплетает ей косы, а Жизель, разряженная в пух и прах на маменькины гроши, часами ждет у калитки своего Альберта. Но приходит только лесничий Ганс, хотя и тот глаза опускает. Стремится мимо, мимо, и дальше эта история про него. Про то, как он больше никому не скажет правду, про то, как останется нелюдимым мизантропом, скрягой, или про то, как женится, а стареющая девочка Жизель будет смотреть вслед венчальному ликованию и предвкушать свое…
Нелли на пару минут отбросило волной привнесенного энтузиазма – Инга назавтра прямо в классе и выложила ей новорожденную трактовку. Лучшая защита от нагоняя – говорить первым. Обдумав, учительница сухо парировала:
– Тебе бы романы писать…
Но ругать за прогулы не стала. «Интересно, Нелли – еврейка?» – первый раз задумалась Инга. В первый и в последний. Эльвира вместе с еврейским вопросом быстро улетучилась из ее жизни, пройдясь легким ураганом по жестким кирпичикам мироздания. Кое-где пробились крохотные бреши, образовались сквознячки, смутное волнение вперемешку с эйфорией между строк, объяснимой лишь тем, что Инга приучилась поглядывать вверх, в невидимые очи небожителей. И ждать от них несложных радостей.
За то, что появился Алеша, Инга всерьез благодарила Ксению Блаженную, она и Эльвире хотела коробку конфет подарить, но та опять запропастилась в ожидании Иерусалима.
Алеша играл вторые роли. Вроде злополучного лесничего Ганса. Ему шли ботфорты, шляпка с пером, задумчивость. Инга, глядя в его сторону, не сомневалась, что у него уж точно графа «семейное положение» заполнена. Но Леша оказался свободен. Совсем! Ни даже девушки-подруги, ни к чему не обязывающей, ни даже наметок на прицельный флирт. С дамами донельзя мил и как будто лишен навязчивого честолюбия. Последнее подкупало особенно: быть может, они с Ингой – кошки из одного лукошка. И плевали оба на удобные места под солнцем… Алеша неловко шутил, что лично его место – откидной стульчик под дождем. А женщину хлебом не корми, дай мужчину пожалеть, тогда она у него в кармане. Даже если – пожалеть слегка. Даже если – он сам того не желал.
Не очень удачливый, но довольный происходящим, – это интригует, это тема для импровизаций. Да и если на то пошло, счастлив не тот, кто получил многие почести, а тот, кто получил, что хотел. Что же он такое хотел, что сумел получить? – иной раз гадала Инга. Жадно выискивая аналогии со своей фабулой, она подталкивала судьбу на свидание с непонятным, уравновешенным, улыбчивым Алешей, и судьба понуро послушалась.