Марго, как видно, не разделила этого настроя. С заговорщицким видом она рассказала последние новости, не забывая сыпать в чай мощные дозы сахара из соседских запасов. Соня вдруг напрягла брови у переносицы и… молчала. Лучше бы она молчала и дальше. Но она легко и равнодушно скрипнула чашкой по блюдцу, отставила ее и сосредоточилась на колупании отбитого фарфорового края. Лиза знала, что Соня мастерица по части неловкой тишины, но с какой стати устраивать ее сию минуту, понять было невозможно, пока Сонечка не открыла рот. Она заговорила с брезгливыми складочками уверенности у губ, которыми обычно грешат некрасивые школьные активистки, обличая проступок симпатичного лентяя.
— Рит, прости, но мне бы не хотелось обсуждать эту тему. Я и так знала, что ничего не было. Катерина мне звонила несколько раз и плакала. Потому что… столько сплетен, а они с Веней проверялись, и у них ничего не нашли, но ведь им никто не верил. Господи, помните же, что творилось! Их тоже можно понять…
— Но Рита тоже не выдумала этот чертов сифилис! Что, она виновата, если врачи…
— Я не знаю, кто виноват и кто выдумал. У Катерины неприятности. И вообще… давайте не будем больше…
— Давайте не будем, — неохотно поддержала обескураженная Рита. Хотя на физиономии ее было ясно начертано: «…а тогда, пардон, о чем?»
Лишь только за порог — Маргарита съехидничала:
— Хорошо, что мы ей не налили, а то услышали бы еще что-нибудь похлеще.
Елизавета Юрьевна не ответила, просто подумала, что как раз-таки, напротив, уж если бы налили — сирыми, обиженными и справедливо оправданными оказались бы они, а не Катя с Венечкой. Но ради такого гнилого «правосудия» даже дряни, закупленной Ритой, было жалко.
В который раз наступив на «Сонины грабли», Лиза пожалела о том, что в нужный момент не щелкнула Рите по лбу и не удержала от бестолкового визита, а также о том, что без лишних церемоний не наварила Соне в бубен. Оставалось только самим себе снизить очки и запить осечку портвейном. В сущности — никакого расстройства, только усталый вопль Маргаритиного сердца:
— Боже, дражайшая Катя и с Соней умудрилась скорешиться, даже здесь мы с ней сыграли в одну и ту же дерьмовую игру. Ну, разумеется, ты с ее тропиночки свернула, не говоря уже обо мне, а Катюше нужна была замена. Ей ведь нужно кому-то ездить по ушам. Вот она и выбрала Соню, которая материла ее на каждом углу… Ну что ж, с кем не бывает, зато теперь, я смотрю, «дружим до гроба». Браво. Уважаю ухватистых. Кстати, а ты знаешь, что Катерина однажды напела Габе? Она сказала вроде того, что «ну, Рита, понимаю, в обиде, а что ж, мол, Елизавета свет Юрьевна на меня дуется?.. Чем же, мол, я ей-то не угодила…» Лизок, и впрямь, а чем она тебе не угодила? Ты-то вне игры…
Рита и раньше любила из вредности погутарить на эту тему. Но сейчас Лиза рассвирепела:
— Видишь ли, я боялась пить с ними из одних чашек. И кушать из одних тарелок. Слизистую нужно беречь от микробов. Я не Катерина и в подражание тебе подхватывать заразу не собиралась!
— Не злись, пожалуйста, прости меня, дуру. Я просто хотела сказать, но… сейчас ведь нет сифилиса, и у них тоже…
— От этого у Кати ума не прибавилось. У нее если не в промежности, то где-то в сердцевине или в мозгах точно сидит что-то неизлечимое… а Соня… надо же, как мы заговорили! Будто сама не молола языком напропалую. Как тебе нравится намек на то, что мы все это сами выдумали?! Вероятно, вендетта с нашей стороны. Неплохая вышла мыльная опера…
— Ну, не скажи. Мы не учли законов жанра — злодейки травят всяких хаврошечек куда радикальнее. Мы слишком деликатные негодяи — мышьяк не подсыпаем, кинжалами не размахиваем и даже не обливаем жертву соляной кислотой. Мы сущие ангелы в этом смысле, даже без классических злодейских ухмылок. Посмотри на нас… — Рита походя взглянула в зеркальное стекло какого-то супермаркета, привычно-безуспешно заправляя челку за ухо. — Мирные пошехонцы…
— Почему «пошехонцы»?
— Не знаю. Слово понравилось. Оно как нельзя лучше отражает наше нынешнее лопушиное состояние. Ладно. С Соней все понятно — «узнаю брата Абрашку», как говорит Толик. Я понимаю, почему сожители ее лупят иногда. Я бы тоже сейчас врезала ей с удовольствием, но не мое это дело.
— У дураков мысли сходятся…
…они шли и шли, и не замечали куда, и потихоньку отпивали из бутылки, а закусывали творожной шанежкой. В сущности, мир был за них и с ними, и они были в нем свои. Уличный торговец-армянин отдал им шаверму бесплатно, «дэвочки, на сдаровье!». И кошка из проходного дворика увязалась за ними, они ей отломили кусочек, но с собой не взяли, и грязно-рыжее пятнышко понимающе осталось позади.
— Я чувствую себя прямо выпускницей… вот только откуда и куда меня выпустили…
— В большую жизнь, — смеялась Рита. — Чувствуешь, как стены лопаются? Это мы идем, в большое плавание — большие корабли, победившие самый страшный в мире сифилис!
Жизнь опять начинала веселить и зализывать раны. И Катерине уже желали добра и даже глотали за нее тошнотворное зелье.
— А ведь представь — ей тоже не позавидуешь, — заметила Лиза.
— Да, ей не позавидуешь, ибо она какой была, такой и останется. Она неизменяема и, кроме своего мещанского тельца в потном халатике и с обезьяньими повадками, ни во что более не воплотится. А главная радость бытия — в смене воплощений. Кстати, Катя всегда так потеет…
— Ну уж, не клейми… давай простим всех обиженных и потеющих. Надо топать дальше. Я думаю, навестим Толика. К нему недавно мама заезжала — небось варенья полный холодильник.
— Давай. Порадуем старика — а то он тоже скоро над кофейной гущей будет чахнуть. Все-таки какой-то он трусоватый, надо заметить. Я при любом раскладе заразить его не могла, мы же с резинками… Все-таки не мужик он. У него даже пенис какой-то женский, вкрадчивый… Я сама, конечно, дура, с мальчиками-подружками в такие игры лучше не играть.
Елизавета Юрьевна молча кивала, ибо сейчас приняла бы за истину что угодно, лишь бы от родной души. Она вкушала мокрую озябшую радость, словно только что вырвалась из заточения в холодильнике, и теперь даже ноябрьский ветер кажется южным и вареным. И что с того, что теперь роли поменялись с точностью до наоборот. И злодейство вроде как приписывают им, героям-счастливчикам. Несомненно, сия версия незамедлительно облетит весь шар земной, в Соне можно не сомневаться. Соня, как ушлый солдат, без всяких терзаний переходит на сторону противника и воюет с удвоенной энергией. Хотя вся ее война сродни комариному зуду — мешает, пока рукой не прихлопнешь. И даже если Лиза и Марго и впрямь выдумали этот шанкр…
Странная сентенция. Но никто не знает подводной мудрости Провидения — быть может, сам архангел Гавриил рукой заштатных докторишек чертил мерзкий диагноз. Но никогда не понять — зачем, это не для человеческих ушей, это уже музыка высших сфер. И Лиза начинала шевелить ржавыми мозгами, она, быть может, и поймала кончик нити, но Рита успела сказать первой: «О… это как проверка на вшивость. Причем — на нашу!» Елизавете Юрьевне не понадобилась расшифровка. Откусывая по шелушинке от обветренных губ, она лихорадочно закивала услышанной разгадке. Оплывшее бессонное сознание лишь только усилило истинное открытие. Недавние сифилитические страсти четким контуром очертили жизнь, пятилетнюю жизнь в славном граде, где все начиналось с нуля и неизменно приходило к исходной точке. Все здесь — почти все — маленькие суетящиеся комочки, смеющиеся, плачущие, копающиеся в глине и что-то о себе мнящие в сладких грезах. Все, что есть во Вселенной, дано маленьким комочкам, — и силы, и власть, и золотой ларец, и философский камень, и выжимка из этого камня, то бишь водка. Просто комочки сомневаются. Боже, как много они сомневаются и увлекают в свои сомнения прочих. Как часто они умирают от этих сомнений, болеют, чахнут, хандрят. И думают о Спасителе.