Половецкие пляски - читать онлайн книгу. Автор: Дарья Симонова cтр.№ 18

Страница

Внезапно начались танцы. Они, оказывается, были всегда. В зале со стеклянными журнальными столиками и обширной аппаратурой. Разумеется, в комнате находилось что-то еще, но она была до того просторной, что объем сглатывал предметы. Наталья Пална была уже здесь, а заодно и Толик. Он подмигнул Лизе, и она не ответила. Она уже забыла, с какого перепоя пришла сюда, вокруг вертелась все еще таинственная карусель, и карусель эта ускорялась явным перебором с винами. Похоже, в этом доме возможны только излишества — переедания, перепои, передозы, в этом доме того и гляди — сломаешь мозги или порвешь желудок. Выживают только самые крепкие особи, во главе которых танцующая Наталья Пална — подпрыгивающая обтянутая попка в голубом трикотаже. И Лялик, смотрящая на нее совсем не по-дочернему — со скукой и злостью, будто мать отбирает у нее последний кусок хлеба. Полно, хватит этого карнавала, решила Елизавета Юрьевна, тем более что уже начала склоняться на предложения какого-то лысоватого юноши выйти на крышу и спеть «Марсельезу». Где Толик? Толик, где ты? Увы, он находился в той опасной стадии алкоголизма, когда пьянеешь бесконечно и пьешь бесконечно — до тех пор, пока голоса не начнут звать тебя в светлую гробовую даль. И Лиза видела, что уже набрякли Толиковы глаза, стемнели, как чищеное яблоко, и что-то он бродит, бродит по квартире, будто мало ему всего вокруг, будто нужно еще посолить и поперчить, — и останавливается, как сомнамбула, у закрытой комнаты и, смущенно шатаясь, входит туда, а Елизавета за ним подсматривает, якобы желая оказаться рядом, если что стрясется. И, замерев в дверях, она видит, как озадаченно он сворачивает набок губы у низенькой «горки», слышит, как дребезжат ее стекла от неаккуратных его локтей… А Толик вдруг брезгливо берет с полки маленькую каменную балерину и сжимает статуэтку в руке так, будто проверяет — не резиновая ли. И быстро сует ее во внутренний карман вниз головой, улыбаясь сам себе. А потом, развернувшись, подмигивает Лизе как сообщнице. «Что за бред?» — спрашивает Лиза у Лизы. «Значит, так нужно», — отвечает Лиза Лизе. Если б что дурное — Толик обошелся бы без улыбок.

Часов пять ухнули в никуда. Елизавета с изумлением обнаружила, что время в теремке Натальи Палны начисто отсутствует. Точнее, слабеет его осязание. Ибо никаких ориентиров — за «ещем» не ходят, гастрономическое изобилие не иссякает. Было в этом нечто жутковатое. Так и жизнь ненароком пройдет — и не заметишь… Да уж, в который раз можно убедиться: бедность куда вдумчивей и полнокровней богатства.

Но это Лиза уже мусолила после. А уходили они из земного рая в счастливом беспамятстве. Много чего она узнала, выйдя в освеженный дождем город. Главное — Толик занял деньги и спер антикварную статуэтку. Болтая ослабленной донельзя петлей галстука, он вопил, что все равно Пална не заметит, а Бог простит. Тем более что Анатолий порвал с этим домом. Он объявил, что недостоин Лялика, и опрометчиво признался в любви «Самой»… Разумеется, попытка смягчить непростительный отказ с треском провалилась. Но деньги занял. Но мало. Только себе.

Лиза была не в силах даже усомниться в этих россказнях. И даже не могла уже скорбеть о моральном падении друга. Посему она хохотала и пыталась остановить троллейбус. И остановила-таки. Добрый, разноцветный и абсолютно пустой. Толик гортанно и невнятно исполнял слабые подобия романсов, водительница сочувствующе слушала и смотрела на мир печальными глазами старого бульдога. Лиза зачем-то вставала перед ней на колени, а странная женщина вдруг неожиданно предсказала ей свадьбу с полковником и двух дочерей от разных браков. Сей поворот дела Елизавету Юрьевну до того растрогал, что она блаженно молчала до самого дома и решила отныне желать всем людям вечного благоденствия. Даже полковникам.

Дверь им открыл Юнис. Толик утомил его пьяными мольбами о прощении и предложением сообразить на троих. Лиза обмякла и решила принять с честью любой удар, даже если их сейчас выставят обратно в темные закоулки. Толик не расставался со своей давней традицией тем больше хамить, чем милей его обогрели. Отправиться домой он мог разве что на носилках. В конце концов Елизавета прополоскала его прямо с выходным костюмом в контрастном душе и уложила спать на лавке в ванной. Она не успела понять, забывчива ли Наталья Пална по части чужих грешков, но надеялась, что уж Бог с прощением не подведет…

Фрейд разрешил все. С утра Толик полчаса онанировал в законно предоставленной ему для ночлега ванной. Видите ли, только так он умел скоропостижно снимать похмелье. Все ждали, пока он кончит, особенно Лиза, желавшая как следует отмокнуть в мыльной воде и выдавить в рот полтюбика зубной пасты. С утра, прежде чем заняться собой, Толик облагодетельствовал хозяев шальными деньгами, купил еды, глупостей всяких. Елизавета не могла простить себе одного — то, что она никуда не годный вор-карманник и не сможет выкрасть у Толика ни тугрика. А сам он уже не даст. Теперь его будет мучить двухмесячное похмелье, от которого он будет спасаться двухмесячным же запоем. А про деньги скажет: «Лизонька, это мне на лекарства, мама приболела…» Опять-таки будет плести о мнимом сифилисе и неумолимо надвигающейся старости. В общем, деньги останутся у Анатолия. А это все равно что спустить их в унитаз.

Все ушли, распределились по миру, как пыль по комнате. И вошла Рита, пьющая и неработающая. В чужом, не пойми с кого снятом пончо. В этом был какой-то стиль. С волос почти соскальзывала махровая резиночка. В этом уже не было стиля, но присутствовала та же прелесть падения. Приятно чувствовать единение в постыдном и аморальном. Единение в возвышенном — уже не то, в нем всегда есть место зависти. Если двое лепят каждый свой замок из песка, один непременно сделает лучше. Или окажется удачливей, и именно его творение не растопчут стихии. И в этом неравенстве таится яблоко раздора. И единению конец. Такой исход знаком многим. Другое дело — возиться в грязи. Вряд ли будешь таить обиду на друга оттого, что вчера он тебя переплюнул в водке и наутро проснулся чуть живой под забором. А ты — всего лишь на коврике в теплом туалете.

Лиза чувствовала в себе благородный недуг. Что-то там, между ног, явно затвердело. Шанкр ведь твердый, нешуточный. Что-то с телом было не в порядке. Разумеется, это наваждение и мнительность, но любая метаморфоза родной души может передаться тебе по невидимым проводам. Если ты ее примешь. И если тебе этого хочется, примерно, как в детстве — приклеиться губами к зимнему железу. Гадко и боязно, но не попробуешь хоть разок — и позор до гроба. Нечто сродни детскому полубезумию — и Лиза понимала это, но мозги здесь ни при чем. Умом-то все понимаешь, а ешь дерьмо ложками и никогда в жизни не узнаешь зачем. И Лиза, глядя на жадные глотки Риты, обнявшей графин, догадывалась о будущем их дне, о том, когда Ритка уговорит ее вскрыть забытый Толиком коньяк (бывают же чудеса!). И, якобы следуя медицинским показаниям, Елизавета Юрьевна согласится и станет хлопотать о закуске. И придет радость, и Христос пробежится босиком по душе, девочки будут пить и не работать, и пусть хоть одна сволочь скажет, что они — отбросы и маргиналы, что пора замуж и плодить детей. Елизавета собственноручно спустит эту сволочь с лестницы. Ибо «Богородице Дево, радуйся!» И смысл — в радости, безразлично от чего. Пусть даже весь сыр-бор начался с твердого шанкра.

Страница