Гул дизельных моторов, легкое подрагивание корпуса яхты и иногда долетавшая вонь выхлопных газов, особенно остро ощущаемых на морском просторе, конечно же, мешали Уле наслаждаться и свежестью легкого бриза, и видом поднимающегося над чертой горизонта ярко-розового солнца, и даже самим морем — безмятежно тихим, ровным и необъятно большим.
Проснувшись на рассвете, Мария не обнаружила в каюте Улю и, накинув халат, чуть поднялась по ступенькам — выглянула на палубу, а увидев сестренку у поручней на носу яхты, зевнула и пошла досыпать. Нельзя было мешать Ульяне в ее первой встрече с terra incognita.
[9]
Мария по себе знала, что новые впечатления лучше не разделять ни с кем, а встречать их один на один, так сказать, лицом к лицу.
Вот и «проклюнулась» Африка.
Когда Иван Павлович сказал о земле «проклюнется», Улю как-то покоробило это слово, показалось неуместным, а когда она увидела всё воочию, то поняла, как он был точен. Земля действительно проклюнулась на самой кромке иссиня-пепельного небосвода, там, где соединялись море и небо. Сначала показалась, а точнее, проклюнулась, темная, неясная точка, медленно-медленно превращающаяся в серую полоску. И эта полоска все росла и ширилась на глазах, быстро становясь полосой, над которой вдруг возникли очертания гор Берегового Атласа, а там и белые кубики города на побережье, языки песчаных пляжей, синяя гавань с темными силуэтами кораблей и пальмы на приморском бульваре Бизерты — черные на фоне светлеющего неба, как будто игрушечные.
"Африка! Африка! Африка!" — восхищенно думала Уля, если, конечно, это восклицание можно назвать мыслью. Хотя, наверное, можно, потому что в одном-единственном слове было для Ули так много надежды, радости и невостребованной любви, что слово «Африка» стало для нее бo2льшим, чем изреченная мысль, гораздо бo2льшим…
Губернаторша Николь упросила Марию и Улю провести первые три дня в ее дворце. Разумеется, просила она Марию, а Уля помалкивала, во всем полагаясь на свою старшую сестру.
Конечно, и роскошь в убранстве помещений, и обилие слуг, и кухня с ее бессменным поваром Александером, и конюшня, и завтраки-обеды-ужины произвели на Улю сильное впечатление, но она не выказывала телячьего восторга, хотя и не скрывала своего удовольствия от всего увиденного, услышанного, съеденного, выпитого — будь то бедуинский кофе на углях или французские вина высшего качества.
— Неужели она впервые в таком дворце? Или вы где-то бывали с ней раньше? — заинтересованно спросила Николь об Уле, улучив минутку наедине с Марией.
— Впервые. Я сама удивляюсь ее такту, ее сдержанности.
— Вот это да! — воскликнула восхищенная Николь. — Если бы я сама не была в той комнатке, из которой мы с тобой ее забрали, то никогда бы не поверила. Ай да молодчина! Вот что значит мы настоящие дворняжки! Быть ей царицей! — И веселый огонь прозрения осветил враз помолодевшее лицо Николь.
Из всего увиденного в поместье губернаторши особенно понравилась Ульяне конюшня с ее лоснящимися от ухоженности конями, с полусветом из высоких, узких окон, с запахами соломы и конского навоза, вдруг остро напомнившими ей никогда не вспоминаемое прежде детство, в котором она не понаслышке знала о лошадях, коровах, курах; восхитило ее и то, как смело и нежно обращалась Николь с могучими животными, как косили они бездонными, мягко светящимися в полутьме глазами, когда Николь гладила лошадиные крупы или трепала своих питомцев за холку.
Губернаторша повела Ульяну на конюшню в первый же день их приезда, и тогда же выяснилось, что у petite souer cadette,
[10]
увы, нет костюма для верховой езды. А ни один из костюмов хозяйки не может ей подойти, потому как Ульяна на голову выше и Николь, и Марии. В ней оказалось росту сто семьдесят девять сантиметров, да и формы будь здоров, хотя и очень пропорциональные.
Николь немедленно послала в город за своим портным, его скоренько привезли. Снимая мерки, маленький, тощий француз с куриной грудью не скрывал своего восхищения: он не высказывался, но по его изможденному лицу разлилась в те минуты такая нега, что и без всяких слов было понятно, как ему нравятся большие женщины, тем более ладно скроенные и крепко сшитые.
— Зачем было тратиться? — смущенно сказала Уля, когда портной ушел. — Мы бы и сами сшили.
— Сами? Ты шутишь?! — удивилась Николь.
— Нет, такое ей по плечу, — подтвердила Мария, — не зря ведь мы с ней работали в лучших русских домах моды в Париже. Руки у Ули золотые, да и головой Бог не обидел.
— Ой, девочки, тогда давайте шить себе наряды! — всплеснула ладошками Николь. — И меня научите, вот повеселимся!
— Вполне, — согласилась Мария.
— Можно, — кивнула Ульяна.
Николь была так воодушевлена вдруг открывшимися перед ней новыми горизонтами, что весь третий день они ездили по мануфактурным лавкам города и выбирали отрезы для будущих платьев. При виде губернаторши лавочники таяли от счастья.
На четвертый день, сразу после легкого завтрака, Николь предложила Ульяне начать обучаться верховой езде.
— Нет, Николь, мы должны ехать. У меня горы дел, — возразила Мария.
— Ну ты и поезжай! А Уля пусть останется? — Она вопросительно взглянула на petite souer cadette.
Та молча потупилась.
— Мари, зачем она тебе в твоих делах? В твоих финансовых бумажках? — не желая выпускать из рук новую игрушку, капризно спросила Николь.
— Как зачем? Она будет моей помощницей, я введу ее в курс дела.
— В финансы?
— Конечно, в мои дела. Уля схватывает все на лету. Ее еще можно подготовить хоть в ваши бессмертные.
[11]
— Ну не знаю, — недоверчиво пробормотала Николь. — Это правда? — вдруг обратилась она к самой Ульяне.
— Наверное, — был ответ, — жизнь покажет.
— Вы, русские, удивительный народ! — восхитилась Николь. — Я ведь так могу и поверить тебе, Мари!
— Не сомневайся, сестренка. — Мария чмокнула Николь в щеку. — Все будет именно так, как я сказала.
— А когда же шить?! — испуганно округлила глаза Николь.
— И шить будем, и пороть будем, — задорно отвечала Мария. — Как говорят у нас, в России: делу — время, потехе — час.
— По-французски тоже есть что-то похожее, — смиряясь со своей участью, потухшим голосом проговорила Николь.
— Езда на лошадях — дело серьезное. Сейчас Уля не совсем здорова. Скоро она будет в порядке, и я предоставлю ее тебе хоть на целую неделю, — пообещала Мария ободряющим, ласковым тоном.
— А-а, понятно! — пробурчала Николь. — Просто надо называть вещи своими именами. Мы ведь сестры.