Хладнокровное убийство - читать онлайн книгу. Автор: Трумэн Капоте cтр.№ 90

В отчете, который судья Тил подал Верховному суду штата Канзас, он указывал, что апеллянты получили справедливый конституционный суд, посему суд отказал в пересмотре приговора и установил новую дату казни – 25 октября 1962 года. Так случилось, что Лоуэлл Ли Эндрюс, чье дело дважды было пересмотрено в Верховном суде Соединенных Штатов, должен был быть повешен на месяц позже.

Убийцы Клаттеров, получив отсрочку у федерального судьи, избежали назначенной даты. Эндрюс остался при своей.

Когда преступника приговаривают к высшей мере наказания, между вынесением приговора и приведением его в исполнение проходит в среднем семнадцать месяцев. Недавно в Техасе вооруженного грабителя казнили на электрическом стуле через месяц после суда; а в Луизиане на тот момент, когда писались эти строки, двое насильников ожидали своего часа уже двенадцать лет. Срок мало зависит от удачи, зато сильно зависит от хода процесса. Большинство адвокатов, ведущих подобные дела, назначаются судом и работают без гонорара; но суды довольно часто, дабы избежать апелляций, основанных на упреках в неадекватном представительстве, назначают в таких случаях юристов высшей пробы, которые защищают обвиняемых с похвальной энергией. Однако даже не самый талантливый адвокат может год за годом отодвигать судный день, ибо система апелляций, поставившая американскую юриспруденцию в зависимость от правового колеса Фортуны, игры случая, благосклонного к преступнику, такова, что игра не прекращается до самого конца, сначала в государственных судах, затем в федеральных судах, вплоть до высшего трибунала – Верховного суда США. Но даже поражение не имеет большого значения, коль скоро адвокат заключенного обнаружит или изобретет новое основание для апелляции; обычно это удается, и колесо вновь начинает вертеться и вертится иногда до тех пор, пока, порой спустя несколько лет, заключенный вновь не предстанет перед высшим судом страны, вероятно, лишь для того, чтобы снова начать медленное жестокое состязание. Но в перерывах колесо останавливается, и можно объявить победителя – или, хотя уже все реже, проигравшего: адвокаты Эндрюса боролись до последнего, но их клиент взошел на виселицу в пятницу, 30 ноября 1962 года.

– Ночь была холодная, – сказал Хикок в беседе с журналистом, с которым он вел переписку и которому периодически разрешали его навестить. – Холодная и сырая. Дождь лил как из ведра, и на бейсбольном поле грязь была до cojones . Поэтому, когда Энди повели к складу, им пришлось идти по дорожке. Мы все смотрели в окна – Перри, я, Ронни Йорк и Джимми Латам. Это было сразу после полуночи, и склад был освещен, словно тыква на Хэллоуин. Двери распахнуты настежь. Мы видели зрителей, охрану, доктора и начальника тюрьмы – все, что только можно, кроме виселицы. Она была за углом, но нам была видна ее тень. Тень на стене, словно тень боксерского ринга.

Священник и четверо охранников сопровождали Энди и на секунду остановились возле самой двери склада. Энди смотрел на виселицу – это просто чувствовалось. Руки у него были связаны спереди. Вдруг священник приблизился к Энди и снял с него очки. Без них у Энди стал какой-то жалостный вид. Его провели внутрь, и я подумал, как же он ступеньки-то увидит? Стояла тишина, только собака все лаяла. Какая-то городская собака. Потом мы услышали звук, и Джимми Латам спросил: «Что это?»; и я ему сказал, что это люк.

Потом снова стало совсем тихо. Только собаку слышно. Старина Энди долго трепыхался. Им, наверное, потом много пришлось убираться. Каждые несколько минут доктор выходил за дверь и стоял там со своим стетоскопом в руке. Я бы не сказал, что ему его работа была по душе – он хватал ртом воздух, словно задыхался, и плакал. Джимми сказал: «Проняло красавчика». Я думаю, он выходил, чтобы никто не видел, что он плачет. Потом он возвращался и слушал, остановилось ли у Энди сердце. Похоже было, что оно не остановится никогда. На самом деле оно продолжало биться девятнадцать минут.

Энди был забавный мальчик, – сказал Хикок, криво усмехаясь с сигаретой в зубах. – Он, как я ему и говорил, совершенно не уважал человеческую жизнь, даже свою собственную. Прямо перед тем, как его повесили, он съел двух жареных цыплят. А еще днем курил сигары, пил «коку» и писал стихи. Когда за ним пришли и мы стали прощаться, я сказал: «Скоро увидимся, Энди. Уверен, что мы попадем в одно и то же место. Так что разведай, что к чему, и поищи для нас местечко попрохладнее». Он засмеялся и сказал, что не верит в рай или в ад, а только в то, что прах вернется во прах. И сказал, что к нему приезжали дядька с теткой и сказали, что они уже припасли гроб и что его положат на маленьком кладбище на севере Миссури. В том же месте, где похоронены трое его жертв. Они собирались закопать Энди прямо рядом с ними. Он сказал, что когда они ему об этом сказали, он с трудом мог удержаться от смеха. Я сказал: «Хорошо тебе, могила уже, можно сказать, обеспечена. Нас-то с Перри наверняка отдадут вивисекторам». Мы шутили в таком духе, пока ему не пришло время идти, и, проходя мимо, он сунул мне листок бумаги, на котором было написано стихотворение. Я не знаю, сам он его написал или нашел в книжке. Мне показалось, что это он сочинил сам. Если вам интересно, я вам его пошлю.

Позже он выполнил свое обещание, и прощальное послание Эндрюса оказалось девятой строфой из «Элегии, написанной на сельском кладбище» Грея:

В величии гербов и блеске власти

И всех красот, что дать богатство в силе,

Жди смерти, что наступит в одночасье:

Дорожки славы все ведут к могиле.

– Энди мне нравился. Он был шизик – не настоящий шизик, как тут все орали; но, знаете, просто дурачок. Он всегда говорил, что сбежит и станет наемным убийцей. Он любил воображать, как он шатается по Чикаго или Лос-Анджелесу с автоматом в футляре от скрипки. Крутым парнем. Говорил, что будет брать тысячу долларов за голову.

Хикок засмеялся, возможно, над нелепостью мечтаний своего друга, вздохнул и покачал головой.

– Но для парня его возраста он был самый умный из всех, кого я когда-то знал. Ходячая энциклопедия. Когда этот мальчик читал книгу, она оставалась у него в голове целиком. Конечно, он ни черта не знал о жизни. Я-то, конечно, неуч, если о чем и знаю, так это как раз о жизни. Я видел много всяких гнусностей. Видел, как пороли белого человека. Видел, как рождаются дети. Я видел девочку, которой было не больше четырнадцати и она продала себя трем парням сразу. Однажды я упал с корабля за борт в пяти милях от берега. Пять миль проплыл, чувствуя, как из меня с каждым ударом сердца уходит жизнь. Однажды в вестибюле гостиницы «Мьюлебах» президент Трумэн пожал мне руку. Гарри С.Трумэн. Когда я работал в больнице водителем «скорой помощи», я видел все стороны жизни, какие есть, – такие вещи, от которых стошнило бы даже собаку. Но Энди… Он ни черта не знал о жизни, только читал о ней в книгах.

Он был невинен как младенец, малыш с пачкой кукурузных палочек. Он никогда не был с женщиной. С мужчиной или мулом тоже. Так он сам говорил. Наверное, именно за это я его и любил больше всего. За то, что он был неиспорченный. Все остальные здесь, конечно, мастера заливать. Я сам – один из первых. Медом не корми, дай потрепать языком. Похвастать. Иначе ты никто и ничто, просто картофелина, прорастающая в своем чулане размером семь на десять футов. Но Энди никогда не трепался. Он говорил, что нет смысла говорить о том, чего никогда не было.