Фальконер - читать онлайн книгу. Автор: Джон Чивер cтр.№ 8

Если тюрьмы способны сделать кого-то счастливым, то разве что кошек. Впрочем, Фаррагата тут же передернуло от сентенциозности этого замечания. Правда состояла в том, что люди, которые получили образование и склонялись над чертежными досками, рабочие, подносившие камень, бетонный и известковый раствор — трудились для того, чтобы лишить свободы себе подобных. Больше всего от этого выиграли кошки. Даже самые толстые — шестидесятифунтовые — с легкостью пролезали между прутьями в камеры, где можно было охотиться на крыс и мышей, водившихся в изобилии, играть со стосковавшимися по любви мужчинами, ластиться к ним, где можно было есть сосиски, тефтели и черствый хлеб с маргарином.

Фаррагат видел кошек Луксора, Каира и Рима, но сейчас, когда все стали путешествовать и описывать увиденное на обратной стороне открыток или даже в книгах, нет смысла сравнивать призрачных тюремных кошек с призрачными кошками древнего мира. Раньше он любил собак, а не кошек, но теперь переменил свое мнение. В Фальконере кошек было вдвое больше, чем заключенных. Значит, на две тысячи заключенных приходилось как минимум четыре тысячи кошек. Кошачья вонь перекрывала все прочие запахи, но кошки не позволяли расплодиться мышам и крысам. У Фаррагата был любимый кот. Как и у всех остальных — у кого-то даже по шесть. Жены некоторых заключенных приносили им кошачий корм. Даже самых жестокосердых одиночество научило любить кошек, ведь одиночество может научить чему угодно. Они были теплыми, пушистыми, живыми, демонстрировали свободолюбие, ум, индивидуальность, а иногда красоту и грациозность. Своего кота — черно-белого — Фаррагат звал Бандитом, потому что у него на морде была маска, как у театрального разбойника или енота.

— Здравствуй, киса, — сказал он, положив на пол три куска хлеба с маргарином.

Бандит первым делом слизал маргарин, потом — с кошачьим изяществом — обгрыз корочки, полакал воды из унитаза, доел мякиш и вспрыгнул Фаррагату на колени. Сквозь робу его когти впивались в тело, как шипы розы.

— Бандит, мой хороший, мой славный котик. Знаешь, Бандит, сегодня приходила моя жена, моя единственная жена, и я даже не знаю, что об этом думать. Уже сейчас вспоминается только, как она уходит из тюрьмы. Черт, знаешь, Бандит, я люблю ее.

Большим и средним пальцами он почесал Бандита за ухом. Бандит громко заурчал и зажмурился. Фаррагат так и не выяснил, кот он или кошка. Ему вспомнилась мексиканская парочка из комнаты для свиданий.

— Хорошо, что ты меня не возбуждаешь, Бандит. А то у меня уже были неприятности из-за моего члена. Однажды я был в Абруцци и залез на гору. Шесть тысяч футов высотой. Говорили, что в лесах водятся медведи. Вот поэтому я туда и полез: на медведей посмотреть. На вершине был домик, я успел туда как раз до темноты. Зашел, развел огонь, съел бутерброды, которые брал с собой, выпил вина, забрался в спальный мешок и думал поспать, но мой член — будь он проклят! — спать не собирался. Он пульсировал, требовал действий, спрашивал, какого черта мы залезли на эту гору, в чем был смысл, где вознаграждение и тому подобное. И тут кто-то — какой-то зверь — стал царапаться в дверь. Должно быть, волк или медведь. Людей в горах не было. Поэтому я сказал своему члену: если это волчица или медведиха, может быть, мне удастся тебя успокоить. Он призадумался, и я заснул, но…

Раздался сигнал общей тревоги. Фаррагат никогда прежде его не слышал и не знал, что он так называется, но понял, что такой вой должен означать пожар, бунт, кульминацию, конец света. Рев не стихал, хотя давным-давно выполнил свою функцию предупреждения и оповещения об опасности. Это напоминало сумасшествие — бесконтрольное и в то же время контролируемое, как одержимость. Потом кто-то нажал на выключатель, и наступило короткое, сладкое удовольствие, какое приходит, когда прекращается боль. Большинство кошек попряталось, самые умные сбежали. Бандит притаился за унитазом. Железная дверь с грохотом отворилась, вошли несколько охранников под предводительством Тайни. На них были желтые резиновые плащи, предназначенные для пожарных учений, и у каждого в руках бита.

— У кого в камере кошки — вышвыривайте их наружу, — рявкнул Тайни.

В конце блока две кошки, решив, видимо, что их сейчас покормят, подошли к Тайни. Одна была большая, вторая маленькая. Тайни размахнулся, бита описала дугу и опустилась на кошку, перешибив ее пополам. И тут же один из охранников ударил большую кошку по голове. На желтые резиновые плащи полетели брызги крови, куски мозгов, внутренностей. От вида этой бойни у Фаррагата заныли зубы: острая боль пронзила пломбы, коронки, каналы. Он резко обернулся: где Бандит? — и увидел, что тот бросился к закрытой двери. Фаррагат обрадовался, что кот проявил такую сообразительность и избавил его от спора с Тайни — такого же, какой шел сейчас между охранником и Петухом Номер Два.

— Давай ее сюда, — сказал Тайни.

— Я не дам вам убить мою киску.

— Хочешь шесть дней в карцере?

— Я не дам вам убить мою киску.

— Восемь дней в карцере.

Петух промолчал и крепче сжал кошку.

— Хочешь в карцер? Хочешь целый месяц просидеть в карцере?

— Я потом ее заберу, — сказал другой охранник.

Пятьдесят на пятьдесят. Половина кошек сообразила, чем пахнет, и сгрудилась у запертой двери. Остальные растерянно бродили, нюхали кровь себе подобных, слизывали с пола внутренности. Двух охранников стошнило. Полдюжины кошек перебили, когда они кинулись жрать блевотину. Возле запертой двери кошек было убивать легче всего. Когда стошнило третьего охранника, Тайни сказал:

— Ладно, хватит на сегодня. Бифштекса все равно не вернешь. Вызовите пожарную команду, пусть здесь все уберут.

Он приказал открыть дверь, и с десяток кошек выскользнуло наружу, напомнив Фаррагату о том, что кое-кому удается избежать злой судьбы.

Пожарные пришли с мусорными ведрами, совками и длинным шлангом. Они смыли грязь, закопали трупы и обдали водой камеры. Фаррагат забрался на койку, встал на колени и произнес:

— Блаженны кроткие…

Дальше он не помнил.

Фаррагат считал, что сознание человека, употребляющего опиум, гораздо шире, объемнее и ярче, чем у того, кто никогда в жизни не пробовал наркотиков. Наркотик, столь необходимый Фаррагату, сотворен из земли, воздуха, воды и огня. Он, Фаррагат, — простой смертный, и наркотик как нельзя лучше демонстрирует это его неотъемлемое качество. Его приучили к наркотикам во время войны на каком-то Богом забытом острове, где было жарко и душно, где плоть разлагалась заживо, а противники были изощренными убийцами. Фельдшер заказал несколько галлонов сладкого желтого сиропа, якобы от кашля; каждое утро перед наступлением солдаты пили по стакану сиропа и отправлялись в джунгли. Наркотик помогал им спокойно переносить жару, духоту, разложение и убийство. Потом Фаррагат перешел на бензедрин. Именно благодаря бензедрину и пиву он сумел пройти войну и вернуться на родину, в свой дом, к своей жене. Позже он спокойно, не испытывая ни малейших угрызений совести, сменил бензедрин на героин. Его никто не просил отказаться от наркотиков, наоборот, почти все вокруг считали, что наркотики — это совсем не плохо. Вчера закончилась эпоха сомнений — эпоха алкоголя, и сегодня наступила таинственная и волнующая эпоха иглы. Его поколение превратилось в поколение наркоманов. Наркотик был школой, университетом, флагом, под которым люди шли в бой. Об этом кричали во всех газетах, журналах, по радио. Наркотик стал законом для посвященных. Когда Фаррагат только начал преподавать в университете, он часто встречался с заведующим кафедрой перед серьезной лекцией, и они вместе делали себе укол, охотно признавая, что то, чего от них ожидает мир, нельзя добыть без помощи заветного цветка. Это был вызов и ответ на него. Новые здания университета превосходили человеческий рост, человеческое воображение и самые причудливые человеческие фантазии. Мосты, по которым он пересекал реки, добираясь до работы, являли собой чудо современной инженерии, эдакий механический Святой Дух. Самолеты, на которых он летал из своего университета в другой, элегантно взмывали ввысь, туда, где человека ожидала неминуемая смерть. Нет такой философской школы, которая бы не признавала разрушительности науки, преподаваемой в этих высоченных зданиях, — он видел их из окон кабинетов на факультетах английского языка и философии. И все же попадались глупые люди, которые не замечали этих убийственных противоречий и влачили свое существование, не подозревая о том, что происходит вокруг. Когда Фаррагат вспоминал, какой была его жизнь до наркотиков, перед глазами вставал образ светловолосого мальчика в красивых фланелевых штанишках и без майки — мальчик брел по песчаной полоске берега, между темными водами и гранитными скалами. Попытка выудить из памяти подобные воспоминания казалась Фаррагату чем-то постыдным. Жизнь без наркотиков представлялась ему далеким и жалким прошлым — бинокль, приставленный к телескопу, линзы к линзам, — попытка выискать в навсегда ушедшем летнем дне ничтожную фигурку, с которой он утратил всякую связь.