Территория тьмы - читать онлайн книгу. Автор: Видиадхар Сураджпрасад Найпол cтр.№ 31

Наша первая трапеза была обставлена как настоящий ритуал. Бетонный пол столовой устлали старыми циновками; на столе стояли два пластмассовых ведерка, из которых торчали красные, синие, зеленые и желтые пластмассовые маргаритки на длинных стебельках. «Мистер Батт, он покупать, — сообщил Азиз. — Шесть рупий». Он отправился за супом; потом мы увидели, как он и Али Мохаммед, каждый с тарелкой супа в руках, вышли из кухни и осторожно, не сводя глаз с супа, зашагали по садовой дорожке.

— Горячий ящик приносить следующая неделя, — сказал Азиз.

— Горячий ящик?

— Следующая неделя. — Он говорил тихим голосом; он походил на добрую нянюшку, которая ублажала избалованного, возбудимого ребенка. Он снял с плеча салфетку и отогнал мелких мушек. — Это ничего. Становиться жарко — маленькие мухи дохнуть. Большие мухи прилетать и охотиться на маленькие мухи. Потом москиты прилетать и кусать большие мухи, и они улетать.

И мы ему поверили. Он удалился и встал снаружи, под выступом гостиной; и почти немедленно мы услышали, как он кричит кому-то на кухне или кому-то, кто проплывал по озеру, совершенно другим голосом. Из окон нам открывался вид на тростники, горы, снег и небо; время от времени показывалась голова Азиза в ночном колпаке — он заглядывал к нам сквозь еще не застекленные оконные рамы. Мы находились посреди неизвестности, но на этом крошечном островке мы оказались в надежных руках; о нас пеклись; с нами не должно случиться никакой беды; и с каждым новым блюдом, которое приносили из кухни в конце сада, это чувство уверенности и безопасности возрастало.

Азиз, радовавшийся не меньше нас, кликнул хансаму. Похоже, это было дерзостью с его стороны. По раздавшемуся ворчанью, тищине и промедлению мы догадались, что именно так это и было расценено. Наконец хансама явился — без передника, взволнованный и застенчивый. Что бы мы желали на обед? Что бы мы желали на ужин?

— Вы хотеть лепешки к чаю? А пудинг — какой вы хотеть пудинг? Ромовый пудинг? С вареньем или заварным кремом? Яблочный пирог?

Белоснежка ушла, но успела передать свое кулинарное мастерство.

* * *

Стояла только ранняя весна, и иногда по утрам на склонах гор появлялся свежий снег. Озеро было холодным и прозрачным; можно было видеть, как рыбы кормятся, точно сухопутные животные, водорослями на дне озера, а когда выходило солнце, каждая рыба отбрасывала тень. На солнце становилось жарко, шерстяная одежда мешала. Но вскоре жара сменилась дождем, и тогда температура резко упала. Тучи низко насели на горы, иногда они опускались до уровня берегов, иногда клочья облаков расползались по долинам. Храм на вершине Шанкарачарьи, стоявший на 300 метров выше нас, пропал из виду; мы представляли себе, как там, наверху, живет одинокий брахман; на голове у него шерстяная шапочка, а под его розово-коричневым одеялом теплится маленькая угольная жаровня. Когда над озером проносился ветер, молодые тростники качались; рябь прогоняла отражения с поверхности воды; пурпурные кружки лотосов закручивались кверху; и все суденышки, плывшие по озеру, спешили в укрытие. Некоторые причаливали к пристани нашего отеля; иногда с лодок сходили люди и шли в нашу кухню — разжиться углем для своих кальянов или для жаровен из обмазанных глиной ивовых прутьев, которые они держали у себя под одеялами. А сразу после дождя озеро делалось таким же гладким, как и прежде.

Гостиница стояла на одном из главных маршрутов шикар, служивших беззвучными озерными шоссе. Туристический сезон еще не вполне начался, и вокруг пока текла только жизнь самих приозерных жителей. По утрам проплывала целая флотилия груженных травой шикар, где веслами орудовали женщины, сидевшие скрестив ноги на корме, почти вровень с водой. Место базара, по обычаю, менялось день ото дня. То он оказывался прямо перед нашей гостиницей, за участком, где рос лотос; то — несколько дальше, рядом со старой лодкой — самой крохотной озерной лавкой. Часто казалось, что покупатель и продавец вот-вот полезут в драку, но все эти угрожающие жесты, крики, отплытие покупателя, сопровождаемое бранью через плечо, возвращение, новый поток ругани, — все это было лишь принятым на озере способом торговаться. Суденышки сновали целый день. Продавец сыра, одетый, как жрец, в белое, сидел перед белыми конусообразными холмиками из сыров и звонил в колокольчик. Он и его сыры были защищены навесом, а вот гребец сидел на корме безо всякого укрытия. На молочнице были пугающие украшения: серебряные серьги болтались в ее растянутых ушных мочках, будто ключи на кольце. Товар кондитера умещался в одной-единственной красной коробке. Каждый день в гостиницу наведывался человек из «Хлеба и Булки с Маслом»; на бортах его шикары буква N красовалась от носа до кормы. «Кра-си-вые! Чу-дес-ные! Ми-лые!» — это кричал Бюльбюль, продавец цветов. Его розы целую неделю наполняли ароматом нашу комнату, а вот душистый горошек завял в тот же день, когда мы его купили. Бюльбюль посоветовал класть соль в воду, но его душистый горошек опять увял; мы поругались. Однако его шикара продолжала проплывать мимо подвижным пятном колдовских красок в ранние утренние часы, пока не наступил настоящий сезон, и тогда Бюльбюль покинул нас, чтобы обслуживать более выгодные плавучие дома первого разряда на озере Нагин. Часто проплывали полицейские шикары, в которых констебли везли сержанта. В почтовой шикаре, выкрашенной в красный цвет, клерк-почтальон сидел за низеньким столом и продавал марки, штемпелевал письма и звонил в колокольчик. У каждого торговца имелся собственный гребец; иногда гребцами работали дети лет семи-восьми. Это вовсе не выглядело какой-то жестокой эксплуатацией. Здесь — как до недавних пор и в других странах — дети были просто маленькими взрослыми: это касалось и одежды, и умений, и внешних повадок. Иногда поздно ночью мы слышали, как они поют, гребя домой, чтобы подбодрить себя.

Так мы быстро обнаружили, что озеро, несмотря на его неряшливую буйную растительность, на здешние шаткие строения и сезонные инстинкты местных жителей, тщательно размечено и расчерчено; здесь царило то же разделение труда, что и на суше; и эти невидимые границы водного пространства следовало соблюдать очень строго, даже если они обозначались всего-навсего провисшим и согнутым куском проволоки. Здесь имелись свои могущественные лица, свои зоны влияния; имелись и местные выборные суды. Подобные правила и нормы были необходимы, потому что на озере было полно людей, а само оно являлось источником богатства. Оно всех обеспечивало средствами к существованию. Оно давало водоросли и ил для огородов. Мальчишка запускал в воду кривой шест, крутил им, поднимал — и выуживал массу пышных озерных водорослей. Оно давало корм скоту. Оно давало тростник для крыш. Оно давало рыбу, плодившуюся в чистой воде так щедро, что её можно было увидеть прямо под ступеньками оживленного гхата. В иные дни озеро было усеяно рыбаками, которые, казалось, ступают прямо по водам: они стояли прямо и неподвижно у краев своих еле движущихся шикар, подняв трезубец и приковав к воде взгляд — такой же зоркий, как у зимородков, таившихся в ивах.

* * *

Появился горячий ящик, обещанный Азизом. Им оказалась большая деревянная клеть, посеревшая от времени и погодных воздействий. Она заняла один угол столовой и встала под небольшим углом на неровном бетонном полу. Изнутри клеть была облицована плоскими металлическими листами от различных консервных банок, с одного бока была приделана дверца на петлях, а еще внутри были устроены полки. Когда приходила пора подавать еду, в нижнюю часть клети ставилась угольная жаровня. Дымящиеся тарелки с супом больше не нужно было носить с кухни; теперь мы каждое утро заставали тут Али Мохаммеда: он сидел на корточках перед жаровней, спиной к нам, и с очень сосредоточенным видом переворачивал пальцами ломти хлеба. Казалось, он усердно готовит тосты, но в действительности он слушал пятнадцатиминутную радиопередачу с кашмирскими благочестивыми песнями, которая следовала за выпуском новостей на английском на радиостанции «Кашмир». В выгибе его спины угадывалась легкая, но отчетливая тревога: вдруг тосты потребуются слишком быстро, вдруг мы переключим радио на другой канал, вдруг его призовут к выполнению других обязанностей? Уже в такую рань на нем был официальный наряд; и я не думаю, что, будь на нем иная одежда, он смог бы так проворно повернуться однажды утром, оторвав глаза от тоста, и спросить: