Территория тьмы - читать онлайн книгу. Автор: Видиадхар Сураджпрасад Найпол cтр.№ 19

Между мальчиками завязывается дружба. Однажды Канакчанд дарит Абхайраджу огромные семена бобов, ни на что не годные: их можно только держать в руках и разглядывать, и Абхайрадж отмечает «непонятную грусть от этого первого знакомства с игрушками бедноты — с семенами бобов, подобранными с земли в лесу». Но это еще не все. «Тогда я этого не сознавал, но Канакчанд и стал для меня первым настоящим знакомством с трепетной бедностью Индии». Это необычное слово — «трепетная». Поначалу оно кажется излишним; потом оно кажется театральным и одновременно странно будничным; затем оно кажется данью некоему традиционному чувству.

Безусловно, бедность Канакчанда носит театральный характер. Его обед состоит из одной черной лепешки-роти с острым перцем и луком.

Казалось, для него даже луковица — лакомство, а просяная лепешка и красный перец, перемешанный с арахисовым маслом, служат ему пищей на целый день. Я словно зачарованный наблюдал, как он ест — с жадностью и удовольствием… Откусывая то от обугленной просяной лепешки, то от луковицы, он проглотил все до последней крошки. Покончив с едой, он дочиста облизал пальцы.

Это похоже на описание повадок какого-нибудь редкого животного. Бедность как случайно выпавшее зрелище: вот наша бедность. Абхайрадж предлагает Канакчанду шоколадку. Канакчанд отправляет ее в рот вместе с оберткой. Абхайрадж удивленно вскрикивает. Канакчанд выплевывает шоколадку и — безупречный, как серебряная рупия, не забывайте, — роняет любопытное замечание: «О, я не знал. Я подумал, что Бал-раджа хотел подшутить надо мной — скормить мне зеленую бумажку».

Канакчанд умен, но плохо владеет английским. Чтобы выиграть одну из пяти княжеских стипендий и поступить в среднюю школу, ему нужно написать сочинение на английском. Сочинение пишет за него Абхайрадж; Канакчанд выигрывает стипендию; и настает день, когда на торжественное вручение должен прибыть сам князь. Присутствуют там и родители Канакчанда, «безумно счастливые». «Правда, честность, вера в Бога и, главное, преданность, — так начинает князь свою речь, — гораздо ценнее, чем стяжание земных наград». И с этими словами он поднимает кнут и бьет Канакчанда так, что тот падает наземь, ударяет его еще дважды, а потом «брезгливо вытирает руки о носовой платок». Абхайрадж приходит в ужас. Он убеждает свою мать позаботиться об образовании Канакчанда. Но Абхайрадж замечает, что Канакчанд никогда не выказывает «благодарности»; и Абхайрадж мучается — не из-за унижений Канакчанда, а от «чувства вины из-за того, что превратил отважного, честолюбивого мальчишку в злобного бунтаря»: вновь эта искажающая риторика, это выбивание почвы из-под ног.

Проходят годы. Канакчанд становится видным деятелем национального движения. Он жаждет отомстить, и с объявлением независимости месть становится возможной. Теперь нам рисуют его физически отталкивающим и презренным — то повелительным, то раболепным. Маленькое княжество князя перестает существовать. Канакчанд, добавляя к обиде оскорбление, возглавляет демонстрацию, которая проходит по улицам с криками: «Раджу крышка!»

Я подумал, что никогда не прощу этого Канакчанду. Он ведь пинал человека, который и так уже упал, но еще продолжал храбриться. Он унижал человека, который все еще был убежден, что ему нет равных среди людей. А это поистине баранья месть, как и сказал мой отец.

Неподвижная верхняя губа, надменно подтверждающая средневековые понятия об иерархии, вынесенное из частной школы представление о порядочности, поощряющее противоположную страсть. И Абхайрадж приносит обет — не просто во имя школьной справедливости, хотя может показаться, что это так. Он клянется отомстить за отца. Он отомстит, унизив Канакчанда старым способом — теперь, оглядываясь вспять, уже ясно, что способом заслуженным, положенным ему по статусу. Абхайрадж прилюдно высечет его; он высечет его кнутом. «Он из тех, кто вечно скулит, из тех бедолаг, которые так и не научились сносить наказание, не показывая боли». И этим наказанием заканчивается книга. Оно представлено для нашего одобрения; именно оно, после трагедии падения князя, восстанавливает душевный покой рассказчика и, по авторскому замыслу, должно восстановить наш покой.

Бедность Индии трепетна. Вина, которая лежит на Абхайрадже из-за того, что его отец высек Канакчанда, не годившегося в хорошие ученики, как потом выяснилось, — эта вина заключается лишь в том, что он превратил отважного мальчишку в бунтаря. И вся жестокость Индии исчезает, как по волшебству, за фразами из западных учебников, такими же пустыми, как этот эпитет трепетная: рассказчик видит, что его отец отказывает «народу» в «основных правах», и говорит о «коллективном волеизъявлении народа». Я нигде не вижу той Индии, которая мне знакома: бедные поля, трехногие собаки, вокзальные носильщики в красных куртках, несущие на головах тяжеленные чемоданы с оловянными уголками. «Горы были вымыты дождем, небо сияло яркой голубизной, а воздух был напоен ароматами сосен и цветов и пронизан почти электрической тишиной, которую нарушали пронзительные возгласы рикш, тянущих повозки». Вот как появляется тут рикша, эта тягловая скотина, низший из низших: он остается невидим, он упоминается всего лишь как источник каникулярного звука, как штрих к романтичной атмосфере Шимлы. Вот пример индийского отстранения и отрицания; вот пример путаницы индийской Англо-Индии.

* * *

Все это передается и путешественнику. Нищие делаются безликими. Затем и все прочее — танцполы, подражание Западу — могут стать предметом мягкой сатиры. Но сперва нужно научиться игнорировать фон, игнорировать очевидное.

Воистину, Индия — страна нелепиц.

М. К. Ганди

Мужчина быстро проходит среди пассажиров в переполненном пригородном поезде и раздает листовки. Листовки перепачканы и помяты; на трех языках они рассказывают о бедствиях семьи беженцев. Некоторые пассажиры читают листовки, но большинство — нет. Поезд подъезжает к станции. Раздатчик листовок выходит в одну дверь, а в другую входят женщина с мальчиком. Не это обещала листовка. В ней говорилось об обнищавшей бенгалке с шестью детьми, а не об этом маленьком мальчике — слепом, худом, полуголом, покрытом коростой грязи. Он тихонько и непрерывно скулит, из его воспаленных красных глаз катятся слезы, руки подняты в мольбе. Женщина подталкивает и направляет мальчика, чтобы он двигался по вагону, она тоже плачет, стонет и шустро, без выражений благодарности, собирает мелкие монетки, которые почти не глядя суют ей пассажиры. Она не останавливается, чтобы клянчить у тех, кто монеток не протягивает. Когда поезд снова останавливается, они с мальчиком уже стоят у выхода, готовясь перейти в другой вагон. Выходят. Заходит другой мужчина. Он тоже спешит. Он проталкивается по вагону, старясь собрать как можно больше листовок до следующей остановки.

Все совершалось быстро; все, включая пассажиров, хорошо натренированы; никакого переполоха не произошло.

На грязных деревянных табличках трафаретные надписи на трех языках предостерегают пассажиров от раздачи милостыни — как предупреждают и об опасности принимать сигареты от незнакомцев, так как «они могут содержать наркотик». Но подавать нищим — хорошо. Нищий следует священному призванию; он даже беднякам помогает проявить жалость и добродетель. Возможно, мальчика ослепили нарочно, чтобы таскать потом по пригородным поездам; да и организация хромает — листовки раздают не те. Но это неважно. А важно само подаяние, этот машинальный акт милосердия, который служит и машинальным жестом благочестия — это все равно что поставить свечку или крутануть молитвенный барабан. У попрошайки, как у священника, имеется свое предназначение; как и священник, он может нуждаться в организации.