Исповедь одинокого мужчины - читать онлайн книгу. Автор: Вячеслав Ландышев cтр.№ 7

Так продолжалось два дня, а потом голод взял свое. Я тоже стал подобен животному и хотел есть всегда – и днем, и ночью. Более того, через неделю постоянного голодания и недоедания у меня при приеме пищи начиналось сильное слюноотделение и учащенное дыхание. Я с несказанным удовольствием глотал те вареные куски жира из супа, как голодная собака глотает, не пережевывая, куски свежего мяса. До армии я видел, что с такой же жадностью, обильным слюноотделением и злобой едят собаки, когда голодны. Причем так было не только у меня, а у всех в нашем отделении молодых солдат. И даже позже, уже на гражданке, я встретил одноклассника, который отслужил в армии 1,5 года и пришел домой в отпуск, но все так же, с подобными признаками сильного и продолжительного голода ел у меня дома, когда зашел в гости. Значит, такая идиотская система быстрого приема пищи была не только в нашей учебке, но и в некоторых других частях Советской армии. Так на практике я впервые увидел, что человек может очень быстро стать животным, забыть правила интеллигентного поведения за столом, драться с товарищами за масло или яйца, если этот человек давно голоден. Когда личность голодна, то там уже не до соблюдения правил приличия, там действуют волчьи законы. И этому способствовало ублюдочное поведение сержантов части. С такой быстротой ели все в той столовой. Видимо, данный порядок установили для того, чтобы все призывники прошли через те же лишения, через которые когда-то прошли сержанты. Не думаю, что к такому режиму питания были причастны офицеры этой учебки, которых я почти не видел за 20 дней нахождения в этой части. Все-таки офицеры были более человечны в годы моей службы в армии, чем сослуживцы. Но отсутствие должного контроля за тем, что происходит в казармах, и неправильная, на мой взгляд, система подготовки сержантского состава для войск приводили к этим перегибам, от которых и началось уклонение молодых людей от призыва в армию любым путем, за любые деньги.

Кроме проблемы голода и кровавых мозолей, в нашей учебке присутствовало унижение достоинства личности. Ведь психологически сломанным человеком легче управлять, легче заставить делать его любую работу, можно так же безнаказанно унижать его и даже избивать, как безмолвную подвешенную грушу в боксерском зале.

Конечно же, и мне пришлось попасть под сержантскую методику унижения достоинства. Несмотря на то что я был солдатом дисциплинированным, не лентяем, в физических упражнениях не отстающим, я все равно через несколько дней впервые столкнулся с сержантским наездом. А все произошло из-за того, что наше отделение каждые сутки в 2 или 3 часа ночи поднимал какой-нибудь сержант, приказывал встать в трусах, майках и сапогах около кроватей и начинал на протяжении полутора часов читать нотации усталым новобранцам. За день кто-нибудь из наших бойцов всегда немного в чем-то мог провиниться. То кто-нибудь чуть-чуть опоздает на построение, то произойдет конфликт между солдатами в столовой, то у кого-то неправильно подшит воротничок гимнастерки, то не до блеска начищены сапоги, то кто-нибудь попытался покурить без разрешения. Любое незначительное происшествие было поводом для старослужащих поднимать ночью все отделение и «воспитывать командный дух» длительными нудными нотациями. В общем, как говорится, «докопаться при желании можно и до столба». А молодые солдаты, которых поднимали ночью, ничего в этих нотациях не понимали. Потому что все были сонные, замученные этими новыми условиями жизни, рабством, голоданием, неимением свободы и денег, неимением даже своего места и тумбочки, которая запиралась бы и в которую можно было бы положить письма, деньги или фотографии.

Как-то через неделю в курилке двое самых высоких и здоровых парней нашего отделения начали уговаривать курсантов, чтобы никто ночью не вставал по приказу сержантов. Все согласились, в том числе и я. Все так все, зачем отделяться от товарищей, тем более что мне было всегда ночью тяжело вставать.

Пришла ночь. После команды «Отбой» молодые бойцы засыпали из-за усталости в тот же момент, как только голова касалась подушки. Однако поздней ночью меня толкнул сержант Виндорук, молдаванин, и сказал, чтобы я поднимался. Я сел на кровати, соображая, где я нахожусь, и вижу, что никто из солдат не стоит. Вспомнил вчерашний уговор, что никому не надо вставать.

Виндорук увидел этот стрелецкий бунт и позвал на помощь других сержантов. Скоро их стояло уже пять человек около нашего отделения. Каждый сержант обрабатывал своих «духов». Все шло в дело убеждения молодых: трехэтажный мат, удары, пинки, ссылки на Устав, по которому мы обязаны подчиняться старшему по званию, угрозы лишения обеда, гауптвахта и высылки из учебки в войска, где молодого солдата оттрахают в первый же день в задницу. Через некоторое время прессинга все молодые солдаты отделения уже стояли около своих кроватей, кроме двух курсантов: не встал я и парнишка-еврей, спавший через койку от меня. Он был маленький ростом, худенький, но стойкий. Мы оба перевернулись на живот и схватились за металлическую сетку, чтобы нас не стащили с кровати сержанты. Когда им это не удалось, они начали бить нас сапогами, которые держали в руках. По лицу не били, опасаясь синяков и разборок с офицерами, но по спине, по почкам, по ногам колотили изрядно. Но мы с евреем не ослабили захвата и не встали с кровати. Устав с нами бороться, сержанты начали говорить всем остальным солдатам нашего отделения, что теперь они будут стоять до тех пор, пока мы вдвоем не встанем. Спустя несколько минут сержанты ушли перекурить, а остальным отдали приказ все так же стоять по стойке «смирно». Те самые здоровые парни из нашего отделения, которые вчера всех подговорили к бунту, начали просить нас встать. Я в ответ напомнил им, что не мы, а они сказали всем воспротивиться ночным подъемам, а сейчас не только сами встали, но и нас уговаривают. В общем, короткая перебранка с сослуживцами ничего не дала. Мы с евреем не встали. Не знаю, сколько отделение простояло, но я в отсутствие сержантов минут через 20 отрубился и встал только утром с подъемом. После этого случая еще в течение двух недель, пока я находился в учебке, по крайней мере меня, ночью ни разу не будили. Но зуб свой сержанты на меня положили, и вскоре им представился случай отыграться, но об этом расскажу чуть позже.

В учебке я пробыл 25 дней. Автомат держал за это время лишь однажды – на присяге. Зато успел побывать несколько раз в Хабаровске на неоплачиваемой работе: долбил асфальт около центрального стадиона, копал городскую траншею под теплотрассу, смотря на величественный Амур. Там, во время этих работ, совсем рядом была желанная свобода, и к ней меня так сильно тянуло. Многие новобранцы из армии убегали, но в Советском Союзе тогда даже исчезнувший пистолет считался чрезвычайным происшествием на всю страну и его, как правило, быстро находили, не говоря уже о беглом солдате. Все было у властей под контролем. Но не это меня пугало, а тот факт, что стыдно было возвращаться домой сбежавшим из армии. В то время даже на тех парней, которые пытались от призыва уйти, смотрели неуважительно, а если солдат вообще из армии дезертировал, то смотрели на него с презрением. С таким позором я лично себе дальнейшую жизнь не представлял. Поэтому приходилось сжать зубы, терпеть и продолжать служить. Родители и спорт научили идти вперед даже когда тяжело. Часто произносимые вслух отцом и матерью на гражданке народные поговорки «Дорогу осилит идущий» или «Глаза боятся, а руки и ноги делают» в тех условиях морально помогали.