Нигде в Африке - читать онлайн книгу. Автор: Стефани Цвейг cтр.№ 47

Как только пение смолкло, а наплыв картинок на некоторое время ослабел, Вальтер догадался, что он — единственный, кто не переносит алкоголя. Это было ему неприятно, и он попытался, несмотря на приступы слабости, держаться так прямо, как только возможно, прислонившись к спинке стула и крепко стиснув зубы. Когда холодная баранина превратилась у него во рту в горячую кровь, он захотел встать, но потом сказал себе, что, как «беженец», не должен привлекать к себе ненужное внимание. Так что он остался сидеть, вцепившись в край стола.

Его накрыла новая волна звуков, еще мучительнее прежней; они были так сильны, что у него пропала способность двигаться. Вальтер слышал смех Овуора, а потом голос отца, но не мог долго слушать их, потому что они вскоре переходили в пугливое поскуливание. И все-таки для Вальтера было большим облегчением знать, что отец в Нормандии, в безопасности. Его только немного беспокоило, что он не может вспомнить имя своей сестры. Нельзя было ее этим обидеть, хотя она уже давно звала его и надо было ответить. И это напряжение, которое он испытывал, пытаясь вспомнить ее имя и после стольких лет оправдаться перед отцом за то, что бросил их тогда одних в Зорау, заставляло его тело таять от жара. Вальтер знал, что теперь у него была самая последняя возможность поблагодарить старика Рубенса за то, что он поручился за Регину и Йеттель и тем самым спас их из ада. Ему стало хорошо оттого, что из него ушел весь холод. Оказалось, что он теперь может с легкостью встать и пойти навстречу своему спасителю.

Вальтер очнулся только через три дня, лишь на короткое время, и притом не в казарме, а в Главном армейском госпитале в Накуру. Когда это произошло, капрал Пруденс Дикинсон, которую большинство пациентов из-за ее завидной подвижности бедер обожало и называло просто Пру, случайно оказалась недалеко. Она, правда, не была расположена беседовать с мужчиной, который в горячечном бреду, без сомнения, говорил по-немецки и тем самым оскорблял ее патриотические уши сильнее, чем это даже мог бы сделать враг.

Но Пру все-таки вытерла больному пот со лба, расправила такими же отсутствующими движениями его подушку и госпитальную рубашку оливкового цвета, засунула ему в рот градусник и произнесла полное предложение, чего никогда не делала, если пациент ей не нравился. С той самоиронией, которая не соответствовала ни ее интеллекту, ни чувству юмора, но была единственным оружием, помогавшим переносить мерзкую службу в этой вонючей колонии, Пру сказала себе, что могла бы сэкономить силы. Вальтер уже снова уснул и таким образом проворонил единственную пока что возможность узнать, что в его состоянии не были виноваты ни виски, ни бренди, ни жаркое из баранины. Он заболел гемоглобурийной лихорадкой.

Своей жизнью он был обязан быстрой реакции сержанта Пирса, который, как настоящий солдат, часто имел дело с алкоголем. К тому же он вырос в лондонских трущобах и насмотрелся там на больных лихорадкой, так что сразу смог оценить состояние Вальтера во время большого праздника. Когда Пирс увидел, как чудак с континента рухнул посреди столовой, он ни на секунду не поддался уговорам празднующих товарищей, которые хотели окунуть больного в бочку с холодной водой. Пирс позаботился, чтобы Вальтера как можно скорее отвезли в госпиталь. Рассказы о его поступке достигли Найроби, ведь он свидетельствовал о недюжинном организаторском таланте солдата, сумевшего найти трезвого водителя в такой день — в день высадки союзных войск в Нормандии.

У Пирса имелась веская причина, чтобы заниматься исключительно собственной персоной, поскольку до него дошли первые слухи о производстве его в старшие сержанты, и все-таки он каждый день справлялся о самочувствии Вальтера. Об этом своем нетипичном поведении он старался не распространяться; Пирс полагал такой интерес к одному-единственному солдату неподобающим, и, прежде всего, недостойным ему казалось предпочтение кого-либо всем другим. Это беспокоило его. Объяснить столь странное отклонение в приватную сферу он мог только тем, что именно с этим смешным беженцем он и узнал о «делах в Нормандии». Его дразнили из-за того, что он все чаще говорил «смешной», а не «проклятый беженец». Но Пирс не был склонен к тонкому лингвистическому анализу, поэтому и исправляться не собирался.

Через неделю он приехал к Вальтеру в госпиталь и испугался, увидев его, лежащего в кровати, такого равнодушного ко всему, с синими губами и желтой кожей. Его тронула радость Вальтера и то, что он действительно сказал «на здоровье» с прекрасным акцентом обитателей лондонских трущоб. После столь многообещающего приветствия оба могли только молча глядеть друг на друга, но, когда паузы становились слишком долгими, сержант говорил «Нормандия», и Вальтер смеялся, на что Пирс хлопал в ладоши, вовсе не ощущая себя при этом смешным. Когда он приехал на следующей неделе, то привез с собой Курта Качински, продавца радио из Герлитца, и впервые в жизни осознал, как важно, чтобы люди могли понимать друг друга.

Упитанный, скупой на слова посланец небес в шортах цвета хаки, звавшийся Качински и вообще-то уже забывавший свой родной язык, объяснил Вальтеру про гемоглобурийную лихорадку, избавив его от угрызений совести. Ведь тот полагал, что по своей дурости отравился алкоголем. Сержант в случае тяжелого заболевания своего подчиненного обязан был известить об этом его жену, вот только адреса Йеттель у него не было. Качински сообщил ему, что у Вальтера есть двенадцатилетняя дочь. И находится она всего в нескольких милях отсюда, в интернате. Уже на следующий день Пирс появился в госпитале вместе с Региной.

Когда Вальтер увидел свою дочь, входившую на цыпочках в палату, он был уверен, что болезнь вернулась и он бредит. Он быстро закрыл глаза, чтобы удержать прекрасную картину, прежде чем она окажется миражом. В первые дни болезни ему все время чудилось, что отец и Лизель сидят у его кровати. Но как только он пытался заговорить с ними, они таяли в воздухе; эту непоправимую ошибку ни в коем случае нельзя было повторить в случае с Региной.

Вальтер уяснил себе, что его дочь еще слишком мала, чтобы понять, что произошло с беженцами, не хотевшими ничего забывать. Гораздо легче для них обоих было вообще не встречаться, тогда не пришлось бы снова расставаться. Когда-нибудь Регина ему только спасибо бы сказала. Когда стало ясно, что она не желает учиться на его ошибках, он, защищаясь, закрыл лицо руками.

— Папа, папа, ты меня не узнаешь? — услышал он ее голос.

Он доносился из такого далека, что Вальтер не мог сообразить, откуда же зовет его дочка — из Леобшютца или Зорау? Но чувствовал, что нельзя терять времени, если он хочет, чтобы она оказалась в безопасном месте. Вот так торчать на родине, словно она такой же ребенок, как и все другие, было для нее смертельно опасно. Регина была слишком большой для фантазий, которые люди, свободные как птицы, не могли себе позволить. Ее неопытность страшно злила Вальтера, гнев придал ему сил, и он понял, что должен ударить ее в лицо, чтобы спасти. Ему удалось сесть в кровати, уперевшись обеими руками. Потом он почувствовал тепло ее тела и услышал ее голос совсем рядом с ухом, так что даже чувствовал отдельные дрожащие нотки.

— Наконец-то, папа, я уж думала, ты никогда не проснешься.