Уготован покой... - читать онлайн книгу. Автор: Амос Оз cтр.№ 59

Послушай, Биня. Пусть у тебя все будет хорошо. И будь счастлив. Я не стану сводить с тобою счеты. Только оставь меня в покое, ради Бога. Оставь раз и навсегда. И, самое главное, не трогай парня. Если есть еще Бог в твоем сердце, то, пожалуйста, пришли немедленно телеграмму всего с одним словом: Мой. Или: Твой. Дабы не мучился я до конца своих дней в горьких сомнениях. А впрочем, и это не поможет, ибо нет лжеца, равного тебе, лжеца-поэта, прирожденного похитителя сердец. Но если есть, Биня, хоть доля истины в утверждении наших мудрецов о мире грядущем, то наверняка должна быть там стойка или окошечко, где, согласно установленному порядку, выдается информация, и там я спрошу, и там скажут мне чистую правду: кто же из нас двоих отец. Но в сущности и это тоже суета и томление духа, потому что по справедливости Иони целиком и полностью мой, а у тебя нет на него ни малейшего права, ибо какая разница, какая, черт побери, разница, из кого вытекла эта вонючая капля, мельчайшая толика омерзительной слизи? Это еще не весь человек. А если это и есть весь человек, то уж воистину все суета сует.

Послушай, Биня, парень — мой сын, а ты, если только не превратился за это время в полного подонка, обязан сказать мне это «да». Телеграфировать.

Впрочем, какая, в конце концов, разница? «Мое — твое, твое — мое» — так некогда любили декламировать в наших краях. Что за мерзость, Биня. Что за глупая шутка. На самом деле он не мой и, уж конечно, не твой, и этой несчастной Хаве он не принадлежит: он сейчас, хоть и трудно это ему дается, принадлежит самому себе. Но вот что стоит тебе знать: если вместе с одержимой злым духом Хавой надумал ты вытащить моего сына в Америку, соблазнить его всяческими благами, разрушить душу его, чтобы превратился он в еврейчика, гоняющегося за наживой, знайте оба, что на этот раз я буду бороться, не брезгуя никакими средствами. Я разорву в клочья вашу паутину, и коль дело дойдет до всяких уловок, хитростей и недобрых замыслов, то я за свою жизнь тоже научился парочке-другой трюков. А если ты нуждаешься в намеке, я готов намекнуть, дабы не просчитался ты в своих расчетах: Хава может быть подвергнута медицинскому освидетельствованию, которое установит и документально подтвердит ее душевное нездоровье. Да и насчет себя не строй иллюзий, будто, уехав в свою Америку, ты скрылся от нас за тридевять земель: не поленимся, покопаемся в твоих делишках и выясним, откуда взялись твои несметные богатства, да еще выберем какое-нибудь ушко и нашепчем в него историю твоей бурной молодости. Умному достаточно. Я не позволю своему сыну сорваться и поехать к тебе, даже если ты пошлешь за ним самолет из чистого золота, ведь говорят, что ты там буквально купаешься в золоте. Наверняка у тебя есть зеркало. Если ты соизволишь взглянуть в него, то увидишь омерзительное насекомое, увидишь абсолютную гнусь человеческую. Такие люди, как ты, кровопийцы, сосущие деньги и сорящие деньгами, — пусть падет на твою голову проклятье небес! — вы испоганили и погубили все вокруг себя. Мы с радостью проливали нашу кровь, поили ею родную землю, которую возделывали и охраняли, чтобы она восстала из руин, чтобы восстал из руин еврейский дух. А вы? Играли в игры. Лицедействовали. Занимались легким флиртом. Флирт с Плехановым и Лениным, флирт с Октябрьской революцией, флирт с сионистской идеей. Ночь любви с Эрец-Исраэль: юношеский авантюризм приводит вас в число первых поселенцев, но в мгновение ока вы меняете свою овечью шкуру на волчью и вновь поклоняетесь золотому тельцу. Не от Гитлера и не от Насера, а от таких, как ты, исходит сейчас главная угроза разрушения нашей страны; это вы прилагаете все усилия, чтобы вослед за Первым и Вторым Храмом рухнул и Третий, который возводим мы, и это будет последней и окончательной катастрофой в истории еврейского народа. Никогда не прощу себе и ничем не смогу искупить то, что в свое время проявил дурацкую жалость, которая не позволила мне покончить с тобой, пока ты был маленьким, слабеньким, похотливым насекомым, утопающим в море собственных слез. Такие грязные создания, как ты и тебе подобные, вы тяжелая болезнь, подтачивающая силы народа Израиля при жизни многих и многих поколений. С древних времен вы проклятие нашего изгнания и рассеяния. Из-за вас другие народы ненавидят нас смертной ненавистью, смешанной с омерзением. Вы, с вашей погоней за наживой, с вашим поклонением золотому тельцу, с вашим истекающим слюной вожделением, вы рядитесь в нарядные одежды и соблазняете наивные народы, вы произносите сладкие речи и соблазняете женщин. Превыше всего для вас презренные динары, и вы готовы прикрыть их собственным телом. Словно все поражающий вирус, проникаете вы из страны в страну, из одной диаспоры в другую, зная одно направление — от гешефта к гешефту. Лишенные почвы и корней, утратившие совесть, вы сделали нас притчею во языцех, сделали нас отверженными среди народов. А теперь тянете липкие руки, стремясь отдалить от нас наших сыновей, так же как в прежние дни стремились отдалить от нас наших женщин или, по крайней мере, замарать их, чтобы стали они столь же грязными, как вы сами.

Но стану ли скрывать истину, Биня? Я виноват. Меа кулпа, как говорят на латыни. Во всем виноват я, поскольку вел себя неправильно — не так, как повел бы себя разумный украинский крестьянин, заставший жену с евреем-разносчиком на гумне: всего один удар топором — и делу конец. Во всем виноват я, поскольку забыл мудрость наших предков: «Всякий, кто пожалеет жестоких, кончит тем, что ожесточится на милосердных». Пожалел я тебя, Биня. Глупым теленком был, толстовцем, добрым и всепрощающим. По сути, я и вправду спас тебе жизнь, помог бежать в последнюю минуту, и вот теперь она называет меня убийцей. Я и в самом деле ощущаю себя убийцей, когда весь твой блеск и весь паучий яд Хавы брошены на то, чтобы загипнотизировать моего несчастного сына и заманить его к тебе во Флориду. Можно не сомневаться, что ты пришлешь ему билет, вручишь мешок долларов и посвятишь в тайны бизнеса, чтобы и он, подобно тебе, занялся там гешефтами. При этом ты еще будешь покатываться там со смеху, что удалось тебе сделать из сына Иолека богача, хозяйчика, каким был ее отец там, в местечке: этакий барин, засовывающий два больших пальца за пояс штанов по обе стороны вываливающегося брюха. И это мой Иони, в котором надеялся я увидеть воплощение наших надежд и чаяний, представителя поколения новых евреев, за которыми придут их внуки и правнуки, положив конец мертвящему духу изгнания и рассеяния. Так нет же, изгнание возвращается в личине богатого американского дядюшки. Такие, как ты, ошметки народа Израилева. Да искоренится из памяти потомков имя твое, Троцкий, да падет на твою голову Божье проклятье! А что касается твоих пожертвований, ответ прост: нет необходимости. Спасибо. К этим грязным деньгам мы прикасаться не станем.

Письмо это разорвал Иолек на мелкие клочки, выбросил их в унитаз и старательно, дважды спустил воду. Между прочим, уже в Древнем Риме привычно звучало утверждение, что деньги не пахнут. Хочет пожертвовать, пусть пожертвует. Деньги на обустройство нашей страны мы получали от людей разных и странных и особых проверок им не учиняли. Ведь даже от нацистов приняли мы после Второй мировой войны репарации…

Иолек закутался в зимнее пальто, натянул на голову кепку. Дождь ненадолго прекратился, и, чтобы слегка поостыть, Иолек вышел прогуляться. Внезапно, посреди прогулки, решил он тут же, не откладывая, заглянуть в дом Ионатана и Римоны. Но в то же мгновение вспомнил про этого парня, про Азарию, ночующего у них, пожал плечами и передумал. Он зашагал в глубь кибуцной усадьбы, по направлению к птичнику и коровнику. Здесь было пустынно и тихо, как бывает только на деревенской окраине зимней ночью. Дождь перестал. И ветер улегся.