Уготован покой... - читать онлайн книгу. Автор: Амос Оз cтр.№ 17

Ну что за клоун, говаривали наши старожилы, вспоминая о нем, с расстояния в полтора метра этот шут гороховый умудрился не попасть в быка. С расстояния максимум в полтора метра, говорили они. В быка! Бык — это же не спичечный коробок! Бык — такая огромная мишень! Но он умудрился промазать! И хотите верьте, хотите нет, но сегодня он хозяин и президент компании, владеющей сетью гостиниц на берегу океана в Майами, во Флориде, и живет себе словно лорд.

После ужина Римона и Ионатан вернулись из столовой к себе домой. О чем просила Хава, его мать, подошедшая к их столу в конце ужина, Ионатан вспомнить не мог. Но зато он помнил, что набрался мужества и ответил ей: сегодня вечером это никак невозможно.

Придя домой, они вдвоем постояли несколько мгновений возле обогревателя, потому что на улице было обжигающе холодно. Они стояли так близко, что плечо ее касалось его ладони. Он был и сильнее, и выше ее. И если бы захотел, мог бы смотреть сверху вниз на ее мокрые от дождя волосы, которые мягко и спокойно струились по ее плечам — справа волна была больше, чем слева. Он мог бы ладонью коснуться ее плеча или головы. Но Ионатан наклонился и прибавил огня, так как холод набирал силу.

В квартире их было очень тихо и, как всегда, приглушенный коричнево-красный свет пробивался сквозь абажур. Все предметы стояли строго на своих местах, словно жильцы уже покинули дом, наведя перед уходом полный порядок, закрыв за собой двери и окна. Даже газету Римона сложила перед тем, как выйти, и вернула ее на место, на низкую тумбочку. Тонкий запах чистоты поднимался от выложенного каменной плиткой пола. Возле обогревателя улеглась собака Тия. Дом отдыхал в безмолвии. Только из соседней квартиры доносился плач ребенка.

— Ох уж эти стены, — сказала Римона.

— А тебе-то что? — спросил Ионатан.

— Тонкие. Словно сделаны из бумаги.

Плач был тихим, не капризным, не раздраженным, без слов, он казался оправданным, как будто у ребенка за стеной сломалась любимая игрушка и он знает, что произошло это только по его вине, и никого другого в этом обвинить нельзя, и починить ее невозможно. Мать плачущего ребенка увещевала его, но слов было не разобрать — лишь мелодия ее голоса проникала в комнату Римоны и Ионатана.

Ионатан молча ждал, пока плач стихнет. Даже когда ребенок умолк, голос женщины за стеной продолжал излучать любовь и утешение. В этот вечерний час, думал Ионатан, настоящие люди начинают вести ночную жизнь. В больших городах мигают светофоры и их огни отражаются во влажном асфальте. Рекламные щиты вспыхивают всеми цветами радуги. Пружинящий бросок — и машины новейших марок заглатывают участок дороги от светофора до светофора. Их шины шуршат, словно что-то нашептывают. Настоящие люди ведут эти машины, несутся своей дорогой туда, где течет настоящая жизнь. Ученый, политик, аферист, поэт, финансист, тайный агент — такие люди наверняка пребывают сейчас в полном одиночестве в своих квартирах на верхних этажах, они сидят склонившись над письменным столом, тяжелым, темного дерева. Из окна открывается вид на залитый огнями и дождем город, на аллеи, освещенные сиянием фонарей в туманном ореоле. На письменном столе громоздятся папки, полные бумаг, раскрытые книги, разноцветные карточки и, быть может, стакан виски стоит среди бумаг, и лежат чертежи и заметки, и все это разбросано под изящной настольной лампой, свет которой очерчивает круг, теплый и таинственный. А из угла комнаты, где стоят стеллажи, гнущиеся под тяжестью книг, доносится мягкая музыка. Сидит такой человек, склонившись над письменным столом, пожелает — протянет руку к стакану виски, стоящему перед ним, пожелает набьет трубку и, воспрянув духом, быстро заполняет страницу за страницей, пишет, зачеркивает, то воодушевляется, то разочаровывается, комкает страницу, швыряет ее через плечо на пол, пробует начать все сначала, а сквозь стены дома глухо доносится то вой далекой сирены, то звон больших колоколов, и наконец приходит некое внутреннее прозрение, и, переживая душевный подъем, он добивается поставленной цели. Тогда, расслабившись, медлительный и усталый, сомкнув глаза, он уютно устроится в своем удобном кресле. И едва подаст голос, как в комнату поспешно войдет женщина, одетая в халат или кимоно. Всё это простые, сильные вещи, и ты должен добиться, чтобы они стали реальностью, потому что без них жизнь похожа на бесплодную пустыню.

Ионатан спросил Римону, нужно ли ей сейчас что-нибудь делать. Почему он спрашивает, поинтересовалась Римона, не потому ли, что хочет показать ей очередной шахматный этюд? Она никогда не играла с ним в шахматы, но если он просил, немедленно соглашалась, садилась напротив и полчаса, а то и больше рассматривала расставленные перед ним на доске фигуры, слушала его объяснения по поводу различных стилей игры: атакующее начало, защитный дебют, нападение в центре, фланговая атака, тактика обдуманного риска, жертва той или иной фигуры во имя далеко просчитанной цели. Эти объяснения нравились ей. Если он хочет расставить фигуры на доске, сказала Римона, то она нальет кофе, принесет свое вышивание и через минуту усядется напротив него.

Ионатан не ответил. Римона пошла готовить кофе. И тогда он, резко развернувшись, словно солдат, попавший под перекрестный огонь, отстранился от обогревателя и замер, стоя спиной к комнате, лицом к этажерке с книгами, журналами и разными безделушками. И тут взгляд его упал на старую фотографию, которую Римона оправила в рамку и поместила на этажерку среди книг, черно-белый снимок времен их путешествия в Иудейскую пустыню. Неожиданно Ионатан с изумлением обнаружил, что на этой фотографии они не одни: в правом углу, за Римоной, виднелась чужая, грубая, волосатая нога в коротких штанах и ботинках парашютиста-десантника. Да, ведь он, Ионатан, собирался сказать или сделать что-то совершенно необходимое и даже срочное. Изо всех сил постарался он сосредоточиться. Наконец он открыл рот:

— Сигареты… Может, ты видела где-нибудь мои сигареты?

Римона, неся поднос с двумя чашками кофе, печеньем и молоком в кувшинчике с голубой росписью в бухарском стиле, сказала:

— Присядь и успокойся. И налей нам молока в кофе, а я тем временем принесу тебе из ящика новую пачку сигарет. И не раздражайся…

— Не стоит, — возразил Ионатан и добавил с усмешкой: — С чего это вдруг новая пачка? Вот они, мои сигареты. Погляди: прямо перед тобой. На радиоприемнике… Что ты сказала?

— Это ты что-то сказал, Иони. Я ничего не говорила.

— Мне показалось, что сказала. Возможно, ты опять сказала что-то, о чем пожалела. Или только собиралась сказать. Вот сейчас я проливать молоко в наши чашки с кофе. Болонези всегда говорит так — я проливать. Мне кажется, что я перебиваю тебя на полуслове. Даже когда ты молчишь.

— Это странно, — сказала Римона, но никакого удивления не слышалось в ее голосе.

— Может, ты перестанешь говорить мне «странно»? Странно. Любая вещь кажется тебе странной. Ничего в этом нет странного. И вообще, может, ты наконец присядешь и перестанешь все время крутиться? Сядь.

Когда она усаживалась напротив, глаза Ионатана задержались на вырезе ее блузки, и память его дорисовала то, что оставалось скрытым под одеждой; ее груди двенадцатилетней девочки, стройность ее прохладного нежного тела, ее пупок, похожий на прикрытый, дремлющий глаз, всю ее наготу, целомудренную, словно иллюстрация в учебнике для подростков. Но ничто ей уже не поможет, подумал Ионатан со злорадством, даже ее прелестный красный свитер не поможет ей, даже ее волосы, длинные и светлые, даже эта смущенная улыбка очаровательной девочки, которая сделала что-то не так, но уверена, что все ее любят, а потому немедленно простят и все закончится счастливыми слезами… Но тут она ошибается: ее не простят, на этот раз дело безнадежно, и все закончится не счастливыми, а горькими слезами. Вон уже явственно видно, как увядает ее кожа на шее, за маленькими ушками, и чуть-чуть — под ее милым подбородком; тут-то и появятся у нее морщинки, и это приводит ее в смущение, словно облупившаяся краска или стоптанный башмак. Это начало ее старости, и нет у нее никакого выхода и никакого спасения. Так минули и не вернутся чары Занзибара. Кончено. Что же до меня, то мне тебя совсем не жалко, потому что никому в целом мире не жалко меня. Только потерянного времени жалко, Римона, только сердце ноет, вспоминая о времени, которое прошло, и никто на свете уже не вернет ни мне, ни тебе ту жизнь, которая могла бы быть, но которой не было.