Бедные-несчастные - читать онлайн книгу. Автор: Аласдар Грэй cтр.№ 49

— Это психиатры, специалисты по болезням мозга и нервной системы. Шарко я считаю шарлатаном, но, конечно, на континенте даже его высоко ценят.

— Во время кругосветного путешествия мы посетили их всех. Каждый из них обследовал женщину, которую я называю Беллой Бакстер, и дал о ней заключение. Эти заключения, подписанные и заверенные, сопровождаемые переводами на английский язык, лежат здесь на столе. Терминология в них различается, поскольку эти врачи смотрят на человеческий рассудок с разных точек зрения, и Крепелин с Корсаковым разделяют мнение доктора Приккета о Шарко. Но в отношении Беллы Бакстер они единодушны — это психически здоровая, физически крепкая и жизнерадостная женщина с ярко самостоятельным взглядом на жизнь несмотря на то, что потеря памяти, вызванная черепно-мозговой травмой и гибелью неродившегося ребенка, лишила ее всех воспоминаний о жизни, предшествовавшей ее появлению здесь. Если отвлечься от этого, ее нервно-психическая устойчивость, острота чувственного восприятия, цепкость памяти, способность к интуитивному и логическому суждению исключительно высоки. Шарко смело утверждает, что потеря памяти пошла ее разуму на пользу, заставив ее вновь познавать мир в возрасте достаточно зрелом, чтобы сразу осмысливать познаваемое, чего люди, всю жизнь находящиеся во власти детских впечатлений, обычно не делают. Они все согласны, что у нее нет признаков мании, истерии, фобии, слабоумия, меланхолии, неврастении, афазии, кататонии, садомазохизма, некрофилии, копрофилии, мании величия, грязелюбия, ликантропии, фетишизма, нарциссизма, онанизма, беспричинной агрессивности, нездоровой скрытности и навязчивой тяги к сафической любви. Единственное отмеченное проявление навязчивости имело лингвистический характер. Эти заключения основаны на обследованиях, выполненных зимой 1880 — 1881 годов, когда она училась читать и испытывала восторг перед синонимами, ассонансами и аллитерациями — восторг, временами граничащий с эхолалией. Крепелин сказал, что это бессознательная компенсация недостатка чувственных воспоминаний. Шарко высказал мысль, что она может стать поэтессой, Бройер — что эта навязчивая тяга будет ослабевать по мере накопления воспоминаний. Так и случилось. Ее речь вошла в обычные рамки. Как утверждает Шарко, она на удивление свободна от нездоровых предрассудков, свойственных ее соотечественникам; тут, безусловно, отразились его собственные национальные предрассудки, но его последние слова хорошо подытоживают заключения всей пятерки: самая вопиющая ненормальность Беллы Бакстер состоит в ее полной нормальности. Эта женщина не может быть женой генерала Коллингтона. Пожалуйста, исследуйте эти свидетельства, доктор Приккет, или возьмите их с собой и убедитесь в их подлинности на досуге.

— Не тратьте время попусту, Приккет, — сказал генеральский адвокат.

— Это не имеет отношения к делу. Увертки и ничего больше.

— Поясните, пожалуйста, ваши слова, — терпеливо попросил его Бакстер.

— С легкостью. Предположим, некий гнусный мерзавец украл у меня деньги и сбежал с ними из Лондона. Предположим, три года спустя полиция арестовывает его в Глазго и хочет уже упечь его за решетку, как вдруг прибегает врач с криком: «Стойте! Я могу доказать, что этот человек с тех пор, как украл ваши деньги, стал дружелюбней и здоровей и что он начисто забыл о краже». Полиция сочтет, что это увертки. Из-за своей эротомании леди Коллингтон была генералу очень скверной женой, но ни он, ни законы нашей страны не позволят ей ни выходить замуж вторично при живом муже, ни счастливо жить по-шотландски сразу с двумя только лишь потому, что ее счастливое состояние засвидетельствовано оравой заграничных психиатров.

Раздался негромкий звук, похожий на куриное кудахтанье, — генералу стало смешно. Бакстер вздохнул.

Вздохнул и сказал:

— Сэр Обри. Мистер Хаттерсли. Эта женщина готовится к общеполезной работе на благородной стезе медицины. Зачем насильно возвращать ее в лоно брака, сделавшего и ее, и мужа несчастными? Если Свичнет — мой прихлебатель, то Харкер, Приккет и Граймс — ваши. Никто в этой комнате не желает скандала. Единственный человек вне ее, который знает правду или хотя бы часть правды, — сумасшедший, что подтверждено врачами. Все, что я говорил, имело целью убедить вас, что для вас и достойно, и возможно будет разрешить этой женщине свободно выбрать, вернется ли она в Англию с вами или останется в Шотландии, — и достойно, и возможно.

— Невозможно, — сказал генерал мрачно. — Толки об исчезновении моей жены с годами усилились, а не ослабели. В доброй половине лондонских клубов считают, что я избавился от домашних трудностей таким же манером, каким избавлялся от мятежных индусов и ашантийцев. Но на этот раз, черт возьми, они меня осуждают, а не превозносят. Принц Уэльский на той неделе прошел мимо, не поклонившись, а ведь этот невежа несколько тысяч мне должен. Как я покинул поля сражений и подался в парламент, газетчики тут же начали забывать, что я был народным любимцем. Один радикальный листок уже подпускает намеки, и если я не прихлопну клевету в зародыше, популярные газеты тоже Синей Бородой меня окрестят. Гладстон, этот лицемер до мозга костей, посоветовал мне защитить мое доброе имя, пообещав солидное вознаграждение за сведения о моей жене, живой или мертвой. Как вы понимаете, что сегодня же шотландский священник, усевшись с семьей и друзьями за рождественский стол, пойдет чесать языком о том, как я нарушил свадебную церемонию? Нет, Виктория. Если окажется, что этот Бакстер научил тебя вести себя как следует, я щедро заплачу ему за труды, но ты возвратишься со мной на юг, помнишь ты меня или нет.

— И подумай, что ты будешь иметь, когда вернешься домой, Виктория! — воскликнул старый мистер Хаттерсли, придя в сильное возбуждение. — Сэр Обри уже, считай, на три четверти покойник и протянет от силы года четыре. Но за это время он хоть одного-то сына тебе сварганит, а там, пока парень не вырастет, живи себе как душа пожелает — хоть в лондонском доме, хоть в лоумширском поместье, хоть в другом поместье в Ирландии! Только подумай об этой роскоши, Викки, и вся она — тебе и мне. Да, и мне тоже! Дедушке баронета! Ведь всем этим ты мне обязана, Викки, кто же тебе жизнь-то дал? Так что уж будь послушным осликом. Впереди мешок с морковкой — почет и богатство, а сзади вот-вот кованый сапог ударит — сумасшедший дом. Да, мы тебя за милую душу в приют упечем! Никто и не посмотрит, что там наболтала два года назад кучка заграничных профессоров, если доктор Приккет и еще какой-нибудь наш специалист с рыцарским титулом установят, что у тебя не все дома. А ведь это так, Викки, взять хотя бы то, что ты родного своего папу не узнаешь. Или богатство, или сумасшедший дом — вот что выходит. Выбирай давай.

— Или разведись с сэром Обри, — сказал Бакстер. — Если он рассматривает свой брак с точки зрения буквы закона, почему ты не можешь? Мы все воззрились на него.

Даже генерал, открыв на минуту глаза, наблюдал, как Бакстер занял свое место за столом и переложил какие-то бумаги снизу наверх. Взглянув на первую страницу, он произнес:

— 16 февраля 1880 года к леди Коллингтон, находившейся тогда на сносях, явилась другая женщина, также беременная, бывшая судомойка на Порчестертеррас, которая заявила, что она — брошенная любовница сэра Обри, и взмолилась о денежной помощи. Сэр Обри…