Свинг - читать онлайн книгу. Автор: Инна Александрова cтр.№ 46

Господи! Как же без устали мы бродили! Обошли, кажется, все уголки городка, но чаще всего заходили в католический собор и, протянув усталые ноги, с замиранием сердца слушали орган. Ты говорил: «Лида, почему так возвышающе торжественна католическая музыка? Почему, когда здесь сижу, мне кажется, что сердце, душа улетают куда-то ввысь?»

Такого полного счастья, как в то друскенинкайское лето, не испытывала никогда, а что-то, что — непонятно, носилось уже над нами. Чем лучше шли у тебя дела, тем жестче, агрессивнее становился первый — Шаповалов. Мы не понимали, что ему нужно, а друг Левочка Шур все повторял: «Миша, Миша, как же ты не видишь, что ты среди них — белая ворона». Это действительно было так. Ты, никогда никому не делавший худого и считавший, что и тебя никто понапрасну не обидит, не видел, что проделывал первый…

Тебя любили люди. Любили за то, что ты их любил, жалел и всегда, когда мог, помогал. Особенно хорошо удавалось тебе спасать от алкоголя: мужики после бесед с тобой тет-а-тет почему-то переставали пить. Одумается такой, очухается и видит: нет ничего родней семьи. Благодарили. А еще ты лихо раздавал деньги — из собственного кармана, конечно.

Помню такой случай. Дождливая ноябрьская ночь. Звонок в дверь. Передо мной простоволосая женщина в кое-как застегнутом пальтишке. Плачет-рыдает: умирает в больнице ее дитя, ее мальчик. Врачи сказали: помочь может только Радин. Тебе удается дозвониться в Москву, и уже на следующий день на санитарном самолете прилетает бригада врачей с необходимыми лекарствами. Малыш спасен. Такие вещи, конечно, быстро разносились по городу. Или еще. Был в городе пединститут. В пединституте завкафедрой Захаров. Кафедра философии. Захаров — человек умный, самостоятельный — где-то перебежал дорожку первому секретарю. Что-то сказал, что тому не понравилось. Кафедры марксизма-ленинизма, философии под особым надзором обкома. Тиранили и третировали Захарова по-страшному. Как только не придирались. В сталинские времена посадили бы непременно, но теперь обстоятельства были другие, а люди оставались теми же. В общем, зуботычинам не было счету. Ты уважал Захарова. Придумал какую-то командировку в Волгоград и взял его с собой. Представил тамошнему партийному начальству, и Захарова пригласили профессором в местный институт. Помог с обменом квартиры. Так поступал ты, защищая людей.

Шаповалов же людей ненавидел. Он их, как говорят теперь, в упор не видел. Любил власть и только власть, а ничто так не рождает злодейства, как жажда власти.

В то солнечное майское утро семьдесят второго у нас с тобой было очень хорошо на душе: дети выросли, Мария была устроена в смысле работы и личной жизни, Митюшка ходил в море и зарабатывал неплохие деньги, чем очень гордился. Что еще нужно?

Леня, твой бессменный шофер, приехал почему-то раньше обычного. Я позвала его завтракать: знала, кроме чая, ничего по утрам не ест. Помявшись, он не ослушался. За завтраком много смеялись.

Вы выехали в Нестеров в восемь. В десять там должен был начаться пленум райкома. Ты почему-то не любил тамошнего первого секретаря. Говорил: «Подхалим…» До Нестерова езды было полтора часа.

Уже на подъезде к городу, как рассказывал потом Леня, вы увидели машину Петухова, первого секретаря райкома. Подъехали и тоже остановились. Ты хотел выйти из машины, но Леня тебя остановил: «Подождите, Михаил Тихонович, Петухов сам подойдет». Но Петухов почему-то не спешил, и тогда ты, легкий, как птица, выпорхнул из «Волги» и направился к машине Петухова. Ты шел не по середине узкой дороги, а прижимался к обочине, и Леня вдруг увидел, как из-за поворота на очень большой скорости выскочил мотоциклист. Ничто не мешало ему не наехать, не сбить тебя. Ничто. Но он наехал. Он сбил и промчался еще метров двести. Только потом, когда Леня начал свистеть в бывший у него милицейский свисток, мотоциклист остановился и пошел к машинам. Это был мальчишка, подросток.

Леня, Петухов, шофер Петухова бросились к тебе и помогли подняться. Ты был еще в сознании и с помощью мужчин дошел до своей машины. Уже в машине потерял сознание. Потерял навсегда. Тебя повезли в нестеровскую больницу.

В то утро, направляясь на работу, была в самом радужном настроении: предстояло редактировать отличную рукопись работяг-рыбаков. Из обкома позвонили в двенадцать, в полдень — точно запомнила, потому что страшно удивилась, когда позвали к телефону: ни от кого звонков не ожидала. Звонила твоя секретарша, которую ты очень уважал. Она сразу сказала правду и какие-то успокоительные слова. Сказала, что машина, чтобы мне ехать в Нестеров, будет через пятнадцать минут у подъезда издательства.

Дорогу не помню. Помню, что шофер не докучал разговорами. С забинтованной головой, как в шапочке, ты лежал в палате один. Что-то капало в капельнице. Ни к какой аппаратуре не был подключен: наверно, в Нестерове тогда ее просто не было. Уже поздно ночью в палате появились новые врачи. Сказали, что это бригада нейрохирургов из Ленинграда. Они долго, тихо о чем-то переговаривались, подключили какие-то, видимо, привезенные ими аппараты. Утром сказали: «У Михаила Тихоновича травма, не совместимая с жизнью, и оперировать его не будем — бесполезно». Мне было как-то все равно: уже более суток знала — ты от меня уходишь…

Ты прожил еще два с половиной дня. Иногда казалось, реснички твои начинают трепыхать, и ты хочешь открыть глаза. Но это казалось. Врачи ленинградские не уезжали. На четвертые сутки ты как-то громко задышал. Это длилось, наверно, минуту. Потом все было кончено…

Сама удивляюсь, как из меня не вылилось ни слезинки. Я окаменела и во время похорон, и после похорон. Умом очень хотела плакать, а слез не было. Только сдавило что-то в груди и ни капли расслабления…

После того, как ты сделал последний вздох, меня вывели из палаты и повели почему-то в дом Петухова. Там был празднично накрыт стол. Для кого — не знаю. Я попросила увести меня и отправить в Калининград. Оставаться в Нестерове больше не могла. Тебя перевозили в город уже без меня.

Два дня до похорон дверь не закрывалась: приходили все время люди. Пришел и Шаповалов со своей мадам. Билютин, начальник КГБ, с которым ты общался по работе, почему-то произнес слово: «Убили». Что имел в виду — не знаю. Потом, много позже, мне тоже стало казаться, что это был не несчастный случай. Однако не могу на кого-то возводить напраслину, если точно ничего не доказано. Докапываться никто не хотел…

Маня с мужем приехали за день до похорон. Маша очень плакала — до истерики, и я боялась выкидыша: она была на пятом месяце беременности. Митенька был на своем БМРТ — большом морозильном рыболовном траулере — в море, но я велела дать ему правдивую радиограмму. Что там было с моим сыном, не знаю: тебя он боготворил.

Похороны были вполне пристойными, но не по номенклатуре. Тебя должны были поставить в каком-то зале, но я запротестовала. Кто хотел — пришел проститься к дому. Говорили, конечно, заученные речи, но были и «от себя». Люди плакали. И море, море цветов. Потом сказали, что срезали все, росшие в городе.

Маня с мужем уехали через три дня: им нужно было на работу. Я осталась одна. Надо было жить. Теперь никакой опоры больше не было. Вышла на работу через неделю, а дома долго и истово молилась: знала, что «блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят». Так сказано в Евангелии. Каждый человек молитвой может приблизиться к Творцу. Господь недалеко от каждого, ибо им живем и движемся, и существуем. Думаю, человеку верующему легче принять житейские скорби, болезни, напасти: он уповает на милость Господа. Атеист в этом отношении не может утешить себя тем, что рядом есть Некто, который не оставит его.