— Какое отношение это имеет к цене на пиво, Маунтстюарт?
— Нет, мне просто показалось забавным, что вы могли увидеть друг друга, сэр, — через ничейную полосу.
— Забавным?
— Вы могли даже стрелять в него, а он в вас.
— Или сойтись лицом к лицу, — вставил Бен, — когда вы ходили в атаку на немецкие окопы.
— Я бы с ним мигом разделался, будьте уверены. Проклятые гансы.
— Пустили бы его кишки на подвязки, верно, сэр?
— Чертовски верно.
— Попадись он вам на глаза, вы бы ему сразу штык в пузо всадили, а, сэр?
— Я исполнял свой долг, Липинг.
— Убей или убьют тебя, сэр.
Мы можем балабонить таким манером хоть сто лет, а в результате, Тоузер проникается к нам приязнью и назначает в наряды полегче. Сегодняшнее его состояние вызвано близящимися ночными учениями, — Тоузер боится, что мы покажем себя нерадивыми олухами (Абби предстоит сразиться с Сент-Эдмундсом). Бен говорит, что одного лишь поддразнивания мало: надо бы придумать акт саботажа, который запомнится сержанту на всю его жизнь.
Понедельник, 19 мая
Поехал на велосипеде в Глимптон. Было еще жарко — летнее тепло, но как будто подостланное весенней свежестью. Мы сидели в шезлонгах на самом пригреве — в садике за коттеджем Хоулден-Доза, — пили чай и поедали бисквитный торт. Я похвалил торт и спросил у Х-Д, где тот его купил. Х-Д ответил, что испек сам, и мне почему-то показалось, что он не врет. Он поинтересовался моим мнением о „Бесплодной земле“, я ответил, что мне она кажется претенциозной. Это сильно его позабавило. Когда он спросил, какой поэзии я отдаю предпочтение, я ответил, что читал Рильке — по-немецки. „И вы полагаете, что это не претенциозно?“ — осведомился Х-Д, однако тут же извинился. „Я с нетерпением жду возможности прочесть ваши собственные сочинения“, — сказал он. Я спросил, откуда ему известно, что я собираюсь писать, и он ответил, что это просто догадка умудренного жизнью человека, — но после признался, что Ле-Мейн передал ему наш разговор.
— Показывайте Ле-Мейну все, что напишете, — сказал Х-Д. — Он будет честен с вами. А начинающему она нужна больше всего — честность.
— А как насчет вас, сэр? — ни с того ни с сего спросил вдруг я. — Смогу я показать что-либо вам?
— О, я всего-навсего скромный школьный учитель, — ответил он. — Едва оказавшись в Оксфорде, вы обо всех нас забудете.
— Возможно вы правы, — сказал я. Я так вовсе не думаю, просто Х-Д принуждает меня к подобным высказываниям. Он словно бы приманивает тебя, а потом вдруг резко отстраняет; словно бы включает в круг своих привязаностей, а после захлопывает перед твоим носом дверь. Со мной такое случалось уже множество раз, я научился чувствовать, когда дело идет к этому, — и потому говорю что-нибудь резкое и грубое, просто, чтобы он понял. Впрочем, Х-Д лишь снова рассмеялся.
В дверь позвонили, Х-Д вернулся в сад с женщиной, которую я с ним уже видел — в прошлом триместре, на автобусной остановке. Хорошенькая, смуглая, с красиво изогнутыми, четко очерченными бровями. Он представил ее как Цинтию Гольдберг.
— А это Логан Маунстюарт, — сказал он. — Мы ожидаем от него великих свершений.
Она смерила меня пронизывающим взглядом и повернулась к Х-Д.
— Джеймс! — сказала она. — Ну можно ли возлагать на человека такое ужасное бремя? Я теперь до конца дней буду выискивать его имя в газетах.
— Маунтстюарт нуждается в бремени, — ответил Х-Д.
— Сказал он, когда у верблюда сломалась спина, — добавил я.
Они рассмеялись, и я на миг ощутил себя до нелепого довольным, утонченным, — сумевшим рассмешить этих взрослых людей, как будто я им ровня, — а следом меня пронизало теплое чувство к Х-Д, к ироничному, отстраненному интересу, который он ко мне проявляет. Возможно, он прав: только в таких отношениях и может состоять школьный учитель со своим подопечным — стимулирующих, провоцирующих, испытующих, но при всем том искренних.
И Боже, какое же сильное впечатление произвела на меня Цинтия Гольдберг! Х-Д ушел за хересом, и она предложила мне сигарету. Я почти решился принять ее, но все-таки отказался, сославшись на то, что это против школьных правил.
— Вы не разрешаете мальчикам курить? — спросила она, когда вернулся Х-Д. — Бедный Логан говорит, что это запрещено.
— Бедный Логан и так курит достаточно. Вот…
Он вручил мне стакан светлого хереса. Потом поднял в знак поздравления свой и объяснил насчет именной стипендии Джизуса. Мы чокнулись. Цинтия, насмешливо прищурясь, сказала:
— Так он еще и умный, к тому же.
Вечер получился волшебный. Х-Д курил трубку, Цинтия — свои сигареты, а я, пока мы болтали о том, о сем, выпил три стакана хереса. Позднее солнце подсвечивало с тылу свежую листву яблонь, обращая ее в сияющую, лимонно-зеленую; над нашими головами проносились, снижаясь и сворачивая, стрижи. Цинтия Гольдберг — концертирующая пианистка, „бедная и голодающая“, сказала она. Я нахожу ее бесконечно, волнующе прекрасной — интеллигентной, светской, одаренной. О, что же это за мир, в котором живет Цинтия Гольдберг! Во мне разгорается ревность к Х-Д, — к тому, что он знаком с нею, что она составляет часть его жизни. (Они любовники? Может ли это быть?). И что запомнит она из нашей встречи? Скорее всего, ничего. Кто? Маунт-как? А, школьник. Школьник. Иисусе-Христе, поскорей бы уже началась моя настоящая жизнь, — пока я не умер от скуки и разочарования.
Пятница, 23 мая
Питер, который вот уже несколько недель не виделся с тоскующей Тесс, наконец ухитрился наладить с ней связь. Они оставляют друг дружке записки за расшатавшимся кирпичом старого воротного столба. Питер пытается договориться с ней о свидании где-нибудь подальше от Абби, чем дальше, тем лучше, и мы, посовещавшись все вместе, надумали, что самое лучшее — устроить его во время ночных учений, которые, согласно Тоузеру, состоятся в лесу под Рингфордом. Бен порасспросил школьного садовника, прежде жившего в Херингаме, и тот сказал, что в Рингфорде есть хороший паб под названием „Ягненок и Флаг“. И Питер оставил в воротном столбе записку, в которой просил Тесс встретиться с ним в „Ягненке и Флаге“ 4 июня в 9:30 вечера. Питер пригласил на встречу и нас, — по моему мнению, с его стороны это неуместная вежливость, но тут уж ничего не попишешь.
Забыл упомянуть, вчера состоялся школьный спектакль. „Вольпоне“ — полный кошмар. Касселл сказал, что получил место в Крайст-Черч, — возможно, в Оксфорде все-таки будет не так уж и скучно.
Четверг, 29 мая
Сержант Тоузер, да благословят его небеса, отвел нам в ночных учениях роль упоительно праздную: шестерым из нас предстоит охранять сигнальную будку на ведущей в Рингфорд железнодорожной ветке — где-то на левом фланге линии обороны Абби. Нашим отделением командует малый по фамилии Кроухерст-Джойс (капрал), другие двое — пятиклассники из Суинтона, по мнению Бена, вполне сговорчивые, вот, правда, Кроухерст-Джойс меня несколько беспокоит, в нем слишком много воинственного пыла, не думаю, что его легко удастся подбить на служебное преступление. Возможно, улизнуть нам будет не так уж и просто.