Деревенский дурачок - читать онлайн книгу. Автор: Патрик Рамбо cтр.№ 26

С ребенком меня роднило чувство беспомощности. Детство — не слишком приятная пора: взрослые нас защищают, но мы целиком от них зависим; нас вынуждают слушаться, а мы, бестолковые, все делаем наперекор и хотим поскорее вырасти — надоедает карабкаться на табуретку, чтобы взять что-нибудь со стола или выглянуть в окно. Наблюдая за жизнью детей теперь, когда я достиг сознательного возраста, я понял, что вначале мы все получаем горький опыт: огонь яркий, но потянешься к нему и обожжешься; игрушка красивая, а сунешь ее в рот, наешься краски. Мы открываем внешний мир и прежде всего узнаем, что он опасен и жесток. Под влиянием первого впечатления многие люди на всю жизнь сохраняют иллюзию, будто лучшее время — это младенчество, когда о тебе заботятся, следят за каждым твоим шагом, направляют, решают, что тебе лучше делать и во что играть. Скрывают от тебя все проблемы и огорчения. Другие, наоборот — с раннего детства бунтуют. Но абсолютно все, едва начав улыбаться, уже умеют лукавить и хитрить.

К примеру, человеческий детеныш научился ползать или ходить. Он сейчас же прячется под столом, за дверью, за шторой. Родители делают вид, будто потеряли его, ищут, но всерьез не беспокоятся. Малыш понимает, что это игра, и хихикает. Позднее, во время каникул, в деревне — если, конечно, ему посчастливится уехать в деревню — мальчишка устраивает себе настоящее укрытие среди кустов — шалаш или вигвам, и сидит там притаившись, как настоящий индеец, с голубиным пером на макушке. Он мечтает о приключениях, о битвах с врагами, хотя никаких врагов и в помине нет. Воображение заменяет ребенку реальность, а я разучился придумывать и представлять.

Дети из благополучных семей не играют на улице. Они только и видят что натертый паркет и турецкие ковры с причудливым абстрактным узором — приглядись и различишь среди пестрых линий диковинных чудовищ или реки, леса, озера и горы. Я вырос в квартире и никогда не бывал ни в подвале, ни на чердаке. Зато мог бродить сколько душе угодно по подземельям Мулинсара, где братья Луазо выслеживали Тентена [11] . Находил среди оранжевых кирпичных стен и каменных опор военное снаряжение всех времен и народов, от шишака до треуголки. А еще бюсты римских полководцев, гипсовых Венер, великое множество всевозможных ваз и кувшинов, картины, японские маски, улыбающиеся статуэтки Будды, старинные счеты, музыкальные шкатулки, часы, ширмы и африканские барабаны. Коль скоро мне негде было построить шалаш, я устраивал уютную берлогу между креслом и буфетом из диванных валиков и подушек. И, помнится, путешествовал без конца, листая толстенные тома энциклопедии 1910 года выпуска. Освоил древний мир, объехал дальние страны, видел растения, птиц и зверей, какие только есть на планете Земля, ведь поблизости от Триумфальной арки флора и фауна довольно скудные. Вот когда начались мои перемещения во времени. Я уносился в прошлое, перечитывая «Сказки дядюшки Поля» и основательный труд Максима Пети «История Франции». Отчетливые черно-белые репродукции картин на исторические сюжеты прочно врезались в мою память: «Каменный век» Кормона, «Осада Алезии» Анри Мотта, «Отлучение от церкви короля Роберта Благочестивого» Жан-Поля Лорана. В центре убитый горем король держит за руку королеву, у его ног дымится опрокинутая погасшая свеча, на заднем плане расходятся, повернувшись к королю спиной, и исчезают в тени мрачных сводов непреклонные епископы. В детстве моими лучшими друзьями были книги.

В конце концов мои воспоминания отрывочны и неточны, их трудно увязать с настоящим; лишние, ненужные, они лишь тормозят плавный непрерывный поток существования, мешают и отвлекают. Я стал понемногу избавляться от них, они бледнели и таяли при столкновении с несомненной реальностью. Мне понравилась размеренная, налаженная жизнь в родительском доме, я наслаждался отсутствием телевизора и прочих чудодейственных устройств. Радио не набрасывалось с новостями, а постепенно разогревалось, трещало и шипело. Облезлый портфельчик переходил от отца к сыну, рваную одежду не выбрасывали, а чинили; вместо того чтобы купить новую юбку, надставляли или укорачивали по моде старую; даже зажигалки служили десятки лет, вещи были долговечнее людей. Меня восхищало простое, разумное общество, где потребление ограничивалось естественными нуждами — ничего лишнего, ничего бесполезного. Зимой мы топили дровами камины и жгли каменный уголь в комнатных печках с фаянсовой облицовкой. В нашей просторной кухне было холодно, поэтому папа готовил кофе, надев теплый халат и черную бархатную шапочку. Летом мы покупали бруски льда и обкладывали ими глиняный кувшин со сливочным маслом.

Через неделю начнутся занятия в школе. Я нервничал, места себе не находил. Ладно! Как-нибудь справимся. За полвека я узнал столько всякой всячины, что стану в классе первым учеником, впрочем, и здесь требуется осторожность, лучше быть в меру одаренным, гениальность до добра не доведет. Пока что днем я ходил с мамой по магазинам мод, куда она сдавала за бесценок связанные ею шляпки. Мама принимала заказы и спорила об оплате. Всю дорогу она крепко держала меня за руку. Когда мы пришли в «Ля Токад» на Трокадеро, в двух шагах от улицы Поль-Думе, я совсем устал, зевал и, больше не прислушиваясь к маминым переговорам с хозяином, рассеянно смотрел по сторонам. Внезапно я увидел Галюша под ручку с Луизой. Похоже, их ничуть не встревожило мое исчезновение. Я пропал очень кстати. Выходит, я ни в чем не виноват. И отлично! Луиза хохотала, Галюша смотрел на нее масляными глазками. Они остановились у витрины. Луиза повелительно указала пальчиком на шляпку, связанную моей мамой. Белую, с большим пером, прикрепленным спереди.

По вечерам родители приходили пожелать мне спокойной ночи. Сначала меня целовала мама и уходила, отобрав комиксы или книгу, с которой я никак не мог расстаться. Потом заглядывал папа и гасил лампу в изголовье постели. В темноте я быстро засыпал, но перед сном еще успевал помечтать, что теперь я проживу детство и юность заново и совсем иначе, гораздо лучше, не упущу ни одной благоприятной возможности. И впоследствии мне не придется ни о чем пожалеть. Сколько молоденьких девушек, недотрог, тихоней, воображал, кокеток, мне пришлось повидать, и разве я догадывался о значении их взглядов, об их смущении и застенчивости? Долой сдержанность и осторожность, отныне я отвечаю нежным взглядом на каждый нежный взгляд. Тут я тяжело вздохнул. Такие мысли мне явно не по возрасту.

В первый день занятий я боялся школы не меньше, чем в прежней жизни. Мы с мамой приехали на автобусе. Портфель у меня за плечами был набит чистыми тетрадями, карандашами и перьями. Мама подтолкнула меня к стайке школьников, что робко топтались в тени каштанов, тихонько окликали друг друга и вполголоса рассказывали, кто как провел каникулы. А сама остановилась у ворот вместе с другими родителями и аббатами в черных сутанах. На фасаде главного здания под самой крышей висели большие часы, все ждали, пока маленькая стрелка доползет до восьми. Я всматривался в лица, многих узнавал, но не мог вспомнить ни одной фамилии. Вон тот парень с рыжим бобриком дружелюбно мне подмигивает. Как же его зовут? Ничего, скоро перекличка, я узнаю имена всех одноклассников. Пора! Надзиратель позвонил в бронзовый колокольчик, которым всегда возвещал начало и окончание занятий. Толпа учеников прихлынула к крыльцу. Аббат, следивший за поведением в младших классах, вышел вперед и встал около колонны перистиля, у самых остекленных дверей. Он хлопнул в ладоши, призывая к тишине, и объявил громким голосом: «Ученики из класса господина Петито строятся вот здесь, у крыльца. Подходите по очереди, я сейчас назову ваши фамилии. Итак: Абрамов, Аврен, Адам, Арманбуа, Арно, Бернигон…» Родители ушли, сторож в серой блузе запер двери школы. Господин Петито оглядел озорников, которых ему предстояло учить три года. Небольшого роста, с внушительным брюшком, в довольно тесном костюме, в очках с толстыми линзами, наш учитель постоянно улыбался, причем его улыбку трудно было назвать доброй. Еще во дворе я понял, что у рыжего фамилия Аврен, узнал Пакота, которого всегда наказывали за болтовню на уроках, а также Форена, Меркаде и Поластрона.