— У гуронов есть еще и не такие диковинные звери, — презрительно сказала одна из девушек: женщины, как и мужчины, рассуждали о слоне и его свойствах. — Пускай делавары восхищаются этой тварью, но ни один гурон завтра уже не будет говорить о ней. Наши юноши в один миг подстрелили бы этого зверя, если бы он осмелился подойти к нашим вигвамам.
Слова эти, в сущности, были обращены к Уа-та-Уа, хотя говорившая произнесла их с напускной скромностью и смирением, не поднимая глаз.
— Делавары не впустили бы таких тварей в свою страну, — возразила Уа-та-Уа. — У нас нет даже их изображений. Наши юноши прогнали бы и зверей, и их изображения.
— Делаварские юноши! Все ваше племя состоит из баб. Даже олени не перестают пастись, когда чуют, что к ним приближаются ваши охотники. Кто слышал когда-нибудь имя молодого делаварского воина!
Ирокезка сказала это, добродушно посмеиваясь, но вместе с тем довольно едко. По ответу Уа-та-Уа видно было, что стрела попала в цель.
— Кто слышал имя юного делавара? — повторила она серьезно. — Сам Таменунд, хотя он теперь так же стар, как сосны на холмах, как орлы, парящие в воздухе, был в свое время молод. Его имя слышали все от берегов Великого Соленого Озера
[59]
до Сладких Западных Вод
[60]
. А семья Ункасов? Где найдется другая, подобная ей, хотя бледнолицые раскопали их могилы и попрали ногами их кости! Разве орлы летают так высоко? Разве олени бегают так проворно? Разве пантера бывает так смела? Разве этот род не имеет юного воина? Пусть гуронские девы шире раскроют свои глаза, и они увидят Чингачгука, который строен, как молодой ясень, и тверд, как орех.
Когда девушка, употребляя обычные для индейцев образные выражения, сказала своим подругам, что если они шире раскроют глаза, то увидят делавара, Зверобой ткнул своего друга пальцем в бок и залился сердечным, добродушным смехом. Индеец улыбнулся, но слова ораторши были слишком лестны для него, а звук ее голоса слишком сладостен, чтобы его могло рассмешить это действительно комическое совпадение. Речь, произнесенная Уа-та-Уа, вызвала возражения, завязался жаркий спор. Однако участники его не позволяли себе тех грубых выкриков и жестов, которыми часто грешат представительницы прекрасного пола в так называемом цивилизованном обществе. В самом разгаре этой сцены делавар заставил друга нагнуться и затем издал звук, настолько похожий на верещание маленькой американской белки, что даже Зверобою показалось, будто это зацокало одно из тех крохотных существ, которые перепрыгивали с ветки на ветку над его головой. Никто из гуронов не обратил внимания на этот привычный звук, но Уа-та-Уа тотчас же смолкла и сидела теперь совершенно неподвижно. У нее, впрочем, хватило выдержки, чтобы не повернуть головы. Она услышала сигнал, которым влюбленный так часто вызывал ее из вигвама на тайное свидание, и этот стрекочущий звук произвел на нее такое же впечатление, какое в стране песен производит на девушек серенада.
Теперь Чингачгук не сомневался, что Уа-та-Уа знает о его присутствии, и надеялся, что она будет действовать гораздо смелее и решительнее, стараясь помочь ему освободить ее из плена.
Как только прозвучал сигнал, Зверобой снова выпрямился во весь рост, и от него не ускользнула перемена, происшедшая в манерах девушки. Для виду она все еще продолжала спор, но уже без прежнего одушевления и без прежней находчивости, давая очевидный перевес своим противницам и как бы соблазняя их возможностью легкой победы. Правда, раза два врожденное остроумие подсказало ей доводы, вызвавшие смех и давшие ей мгновенное преимущество. Но эти шаловливые выходки служили ей лишь для того, чтобы скрыть ее истинные чувства и сделать более естественным торжество противниц. Наконец спорщицы утомились и встали все разом, чтобы разойтись по своим местам. Только тут Уа-та-Уа осмелилась повернуть свое лицо в ту сторону, откуда донесся сигнал. При этом движения ее были совершенно непринужденны: она потянулась и зевнула, как будто ее одолевал сон. Снова послышалось верещание белки, и теперь девушка поняла, где находится ее возлюбленный. Но она стояла у костра, озаряемая ярким пламенем, а Чингачгук и Зверобой притаились в темноте, поэтому ей было трудно заметить их головы, подымавшиеся над вершинами холма. Кроме того, дерево, за которым прятались наши друзья, было прикрыто тенью огромной сосны, подымавшейся к небу между ними и костром. Зверобой это учел и решил притаиться именно здесь.
Приближался момент, когда Уа-та-Уа должна была начать действовать. Обычно она спала в маленьком шалаше. Сожительницей ее была упомянутая нами старая ведьма. Если Уа-та-Уа войдет в шалаш, а страдающая бессонницей старуха ляжет поперек входа, как это водится у индейцев, то все надежды на бегство будут разрушены. А девушке в любую минуту могли приказать ложиться в постель. К счастью, в эту минуту один из воинов окликнул старуху по имени и велел ей принести воды.
На северной стороне мыса имелся чудесный родник. Старуха сняла с ветви тыквенную бутылку и, приказав делаварке идти с ней рядом, направилась к вершине холма. Она хотела спуститься по склону и таким образом пройти к источнику кратчайшим путем. Наши друзья своевременно заметили это и отступили назад, в темноту, прячась за деревьями, пока обе женщины проходили мимо.
Старуха быстро шагала вперед, крепко держа делаварку за руку. Когда она очутилась под деревом, за которым скрывались Чингачгук и Зверобой, индеец взялся за рукоять томагавка, собираясь раскроить голову старой ведьме. Но Зверобой понимал, какой опасностью грозит этот поступок: единственный вопль, вырвавшийся у жертвы, мог привлечь к ним внимание всех воинов. Кроме того, ему было противно это убийство и по гуманным соображениям. Поэтому он удержал руку Чингачгука и предупредил смертельный удар. В то время как женщины проходили мимо, снова раздалось верещание белки. Гуронка остановилась и посмотрела на дерево, откуда, казалось, долетал звук. В этот миг она была всего в шести футах от своих врагов. Она высказала удивление, что белка не спит в такой поздний час, и заметила, что это не к добру. Уа-та-Уа отвечала, что за последние двадцать минут она уже три раза слышала крик белки и что, вероятно, зверек надеется получить крошки, оставшиеся от недавнего ужина. Объяснение это показалось старухе правдоподобным, и они снова двинулись к роднику.
Мужчины крадучись последовали за ними. Наполнив водой тыквенную бутылку, старуха уже собиралась идти обратно, по-прежнему держа девушку за руку, но в эту минуту ее внезапно схватили за горло с такой силой, что она невольно выпустила свою пленницу. Старуха едва дышала, и лишь хриплые, клокочущие звуки вырывались из ее горла. Змей обвил рукою талию своей возлюбленной и понес ее через кустарники на северную оконечность мыса. Здесь он немедленно свернул к берегу и побежал к челноку. Можно было выбрать и более короткий путь, но тогда ирокезы заметили бы место посадки.
Зверобой продолжал, как на клавишах органа, играть на горле старухи, иногда позволяя ей немного передохнуть и затем опять крепко сжимая свои пальцы. Однако старая ведьма сумела воспользоваться передышкой и издала один или два пронзительных вопля, которые всполошили весь лагерь. Зверобой явственно услышал тяжелый топот воинов, отбегавших от костра, и через минуту двое или трое из них показались на вершине холма. Их черные фантастические тени резко выделялись на светлом фоне. Пришло и для охотника время пуститься наутек. От досады еще раз стиснув горло старухи и дав ей на прощанье пинка, от которого она повалилась навзничь, охотник побежал к кустам, держа ружье на изготовку и втянув голову в плечи, словно затравленный лев.