Кукурузный мёд (сборник) - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Лорченков cтр.№ 43

К сожалению, по-русски никто не говорил и в правительстве Молдавии, так что Лоринков безбожно врал.

Очернял действительность, как мог. И в Думу попадали газеты с худшими новостями о Молдавии, – чистый Апокалипсис! – отчего русские депутаты десятый год искренне предлагали ввести войска в Молдавию, чтобы предотвратить гуманитарную катастрофу в этом failed state и искренне же недоумевали, отчего молдаване из-за этого на переговорах так нервничают.

…вот и сейчас Лоринков уже все придумал для репортажа. Это будет село, жители которого продают почки, чтобы оплатить свадьбы детей и похороны родителей, понял он. Решил, что нужна живописная деталь. Скажем, один из селян будет священник, а жена бросит его из-за работы в Италии. Поп напьется и провозгласит крестовый поход на Италию, на границе их расстреляют из пулеметов румыны… Что еще? Нужна любовная история, денежная… Уже и заголовок придумался. «Все там будем»…

– Вася, ты снимай, – сказал он фотографу Николаю Ивановичу.

– А я уже потом под каждую рожу и фамилию придумаю, и историю, – сказал он.

– Снимай крупным планом, а я их пока отвлеку, сказал он.

Откашлялся. Достал ноутбук, открыл «гугл-транслейт». Ввел в окошко текст, сохраненный. Нажал – «румынский перевод».

Сказал:

– А сейчас я почитать вам свои стихи.

Стал декламировать:

от жажды умираю над ручьем

глаза ищу, но не могу найти, лицом

твоим любуюсь, хотя давно не рад

ни рембрандту, ни дюреру, ни баху

один лишь моцарт

да, я ретроград!

да, дал я маху

когда балладу о повешенных писал

поэзии

магический кристалл

любви, надежды и природы

увы, не достает меня лучами

любимая

пусть с вами

или без вас

я как без соли ананас

что у кота повис на вилке

стою я с жаждой над ручьем

развилка

и жизнь моя сошлись: пойду направо

душу потеряю. влево

счастья не найду

о люди, братья, я взываю к вам

взгляните на меня, вишу я чередой печальной

и где-то в твиттере гундит navalny

не знаю, кто это и что

но он зудит, гундит и спамит

иди, navalny к ебемаме

сюда без спроса ты пришел

как и ко мне в жж

а я меж тем лежу уже

лицом в ручье, в земле ногами

и девочка с невинным орегами

стоит у изголовья моего

ее простое, руское лицо,

и волосы до пояса свисают

я ненавижу морализм Руссо

но в данном случае жан-жак

весь мир учивший зубы чистить

оказался не дурак

есть ценность вечная

любовь

что вечной рифмой словом

кровь

повелевает

мой прошлогодный снег не тает

стою я в лунном свете

недвижим

присядь родная. полежим.

целуй меня, не сплевывай

кусайся

есть только ты, немного слов, и жажда

что надо мной довлеет

над ручьем

мы о нем

с тобой

споем…

Замолчал. Поморгал, прогоняя с глаз слезу. Сказал:

– Ну как вам? – сказал он.

Потом махнул рукой, глаза платочком промокая.

Лоринков обожал свои стихи и последнее время очень жалел, что не пошел по литературной части. Ведь были, были же в юности задатки! Но все сожрали беспутная молодость, Молдавия, и изматывающая газетная работа. Именно в таком порядке, с сожалением констатировал Лоринков. Сейчас, 35—летний, он держался из последних сил, которые давала ему последняя надежда. То был маленький, квадратный кусочек картона с голограммой, вклеенный в паспорт Лоринкова. Журналист выиграл «грин-кард» в США и получил вид на жительство. И вот уже через две недели он должен улететь. Навсегда! И в США Лоринков собирался заняться, наконец, как всякий эммигрант, двумя вещами: во-первых, начать гадить на свою бывшую родину в соцсетях, а во-вторых – литературой.

Для прозы, правда, было поздно – болела спина, пошаливал желудок, да и нервы были ни к черту. Десять часов у стола в день не потянуть.

Зато оставалась поэзия!

В конце концов, стишок сочинить – дело минутное. А потом можно целый день выпивать… По крайней мере, так объясняли свой выбор поэзии все знакомые Лоринкова из Союза Писателей Республики Молдова, когда еще могли говорить. В смысле, в первой половине дня.

Америка, Америка… Нам стали слишком малы твои тесные джинсы, так что мы оставляем их в Молдавии и едем к тебе, родная, подумал Лоринков.

Подумал об этом еще раз, и улыбнулся. Сказал:

– Нафоткал, Лёня, – сказал он фотографу.

Тот пробурчал, промычал что-то. В гундосне его Лоринков различил лишь что-то про «физиков и лириков». Ничего, подумал Лоринков. Скоро я забуду и тебя, и газету, и Молдавию, и вообще все. Солнце, яркое Солнце будущего светит мне в глаза, подумал он. Сказал:

– Ну раз так, поехали отсюда, – сказал он.

– Нам лишь бы фотографии были, а текст я и сам… – сказал он.

– М-м-м-мр-рр-р-р-р, – пробурчал что-то неодобрительно фотограф.

Лоринкову почудилось слово «фактчекинг». Журналист усмехнулся, пожал плечами. Пожал плечами. Сказал напоследок крестьянам:

– Быдло, вот вы так ничего и не поняли, – сказал он.

– А ведь только что перед вами выступил великий поэт, – сказал он.

– Событие мирового масштаба, – сказал он.

– Два раза к вам, в Бессарабию занюханную, заезжали великие поэты, – сказал он.

– Первый раз я, – сказал он.

– Второй раз Пушкин, – сказал он.

– Между прочим, у меня в семье тоже был эфиоп! – выкрикнул он тщательно продуманную и сфальсифицированную легенду, чтобы все, вспоминая о нем, сразу же вспоминали и Пушкина.

– Так что мы с Пушкиным оба эфиопы и оба гении!!! – крикнул он.

Крестьяне, молча, смотрели на городских. Мяли в руках шапки. Пастух Василика даже обомочился потихоньку, потому что поднять руку и отпроситься до ветру ему не хватило смелости. Уж больно задиристыми выглядели городские. Лоринков сел на переднее сидение. Поднял брови, увидев лицо фотографа в лобовом стекле.

– В чем дело, Игнат Семенович, – спросил раздраженно Лоринков.

– Пф, пф, ш-шшшш, – сказал фотограф.

Это значило, что спустило шину.

…ночью крепко спящих и пьяных Лоринкова и фотографа– – ради которых, как положено в молдавском селе, устроили свадьбы, крестины и похороны, чтобы потешить иностранцев или городских – положили на носилки.