Стакан без стенок - читать онлайн книгу. Автор: Александр Кабаков cтр.№ 10

– Что это у вас дверь открыта? – спросил молодой человек, не придумав от волнения никаких более значительных слов.

Никто ему ничего не ответил, поскольку все переживали услышанное перед его появлением. Никто и не взглянул на беднягу Эдика, кроме Груни, которая бросилась к нему, крепко обняла, по-родственному поцеловала, поцеловала еще раз и сквозь всхлипывания сообщила о главном, что произошло в его отсутствие.

– Машка сбежала с соседом! – крикнула она едва ли не прямо в ухо ошеломленному встречей Эдуарду…

И потеряла сознание, что редко бывает с девушками в наши дни, но случалось с ними то и дело лет двести назад. Тогда вообще литературные героини и даже живые дамы постоянно рушились в обмороки. Некоторые исследователи в позднейшие времена объясняли это явление тем, что корсеты, обязательные в женской экипировке вплоть до ХХ века, сдавливали низ грудной клетки, мешая нормальному дыханию, нарушая кровообращение и даже препятствуя обменным процессам. Что ж, возможно – но какая причина может сбить с ног современную девушку? Склонную к велосипедному спорту, даже скейтбордингу и едва ли не паркуру, одетую в просторные штаны три четверти и футболку с вызывающей надписью Don’t ask my name, just make love with me, под которой просматривается только крепкий девичий организм – и ничего более… Как-то не сочетается со всем этим потеря чувств.

Тем не менее картину сейчас мы видим именно такую – несовременную.

Груня без всякого сознания сползает на пол, к ногам Эдика.

Молодой врач пытается ее удержать, что свидетельствует о его еще недостаточной опытности – наоборот, ее надо бы уложить на ровную поверхность, поднять голову, дать понюхать нашатыря, а за неимением его стимулировать жизнь обычными пощечинами.

Впрочем, и очень опытный медик Дмитрий Владимирович Дедушев растерялся – вместо того чтобы принять обычные в таких случаях меры, которые приняла бы любая медсестра и вообще кто угодно, он стоит столбом и только густо краснеет лысиной, всем лицом и даже шеей, что говорит о резком скачке артериального давления. Врачу, как говорится, исцелися сам…

Краснов и Сниккер сидят неподвижно, при этом Краснов постепенно делается еще багровее, чем хозяин дома.

Вениамин Вениаминович Шестикович тянется к украшающей стол бутылке коньяку и правильно делает – рюмка коньяку, даже такого, который теперь продают в магазинах, влитая в больного – пусть насильно, с разжиманием зубов, – бывает очень эффективна в таких случаях.

А Клава Новогрядская ведет себя чрезвычайно странно, чтобы не сказать сильнее: она начинает сильно таскать себя за волосы, причем ей удается вырвать небольшую прядь из прически, без того не слишком пышной. Добившись этого, она переходит к следующему этапу очевидных угрызений: колотит себя по щекам, как следовало бы колотить отключившуюся Груню. При этом она выкрикивает бессмысленные вроде бы слова: «Я видела! Видела! На той неделе видела! На лестнице они стояли! А я подумала, пацаны пиво пьют! А это они!»

У Краснова и Сниккера возникает мысль (воспользуюсь авторским правом рыться в мыслях персонажей) вот какая: «С ума сошла. Только сумасшедшей, блин, здесь не хватало». Мысли у них одинаковые, даже сформулированные в одинаковых словах, что объясняется годами совместной работы. И у их жен мысли тоже одинаковые: «Бывает же любовь на свете, а я…»

У Вениамина Вениаминовича никаких мыслей нет – во всяком случае, его мысли неизвестны никому, включая автора.

И только Дмитрий Владимирович все понимает сразу и правильно, несмотря на приближение гипертонического криза.

– Какая же ты идиотка, Клавдия, – говорит он вместо слов утешения несчастной племяннице. – Ты почему же, мать твою, мне не сказала, что Машка с этим… как его… с Вороновым, что ли… общается тайком? А?!

Дальше, конечно, последовала семейная сцена, которую я описывать не буду – кто не знает современных семейных сцен. Дмитрий Владимирович совершенно потерял лицо и ругался последними словами, но давление у него более или менее нормализовалось, во всяком случае, багровая краска ушла с его лица. Клавдия неустанно рыдала, умудряясь при этом сообщать подробности свидания, которому она стала свидетельницей в полутьме лестничной площадки: как этот гад и Машенька обнимались, и куда он пытался лезть, и как именно они целовались, и вообще. Вениамин Вениаминович понемногу пил коньяк и озабоченно качал головою – более сильных способов выражения своих чувств он, видимо, не знал. Краснов – все еще красный – и Сниккер ругали подлеца Воронова последними словами, желая поддержать друга Дедушева и одновременно отвлечь внимание от своей роли в этой истории – ведь похититель невесты был их клиентом. В принципе, профиль работы адвокатской конторы не предполагает выполнения таких поручений, которое он им дал… Жены молчали.

И только двое были заняты совершенно другим. Груня, еще не совсем очнувшись, так и сидела на полу, и Эдик стоял рядом с нею на коленях. Он, видимо, вспомнил свою врачебную профессию и считал пульс пациентки, но считал как-то странно: вместо того чтобы плотно прижать свой большой палец к синеватому сосуду, который бился на запястье девушки, он этим пальцем едва заметно поглаживал это запястье. И – точно не скажу, не расслышал – повторял при этом: «Всё будет неплохо… всё…»

Тут я их оставил на некоторое время. А всех – с наступающим!

Прошли, как писали в старых романах, годы.

Тогда время измерялось годами, и даже не очень важно было, сколько именно лет прошло – ну, прошли и прошли, ничего не изменилось. Разве что умер кто-нибудь или родился, а в остальном все как было, так и есть. Теперь время измеряется по-другому: полагаю, что основная единица измерения – день. Во всяком случае, сообщение «прошли годы» ничего не говорит. Один год – как день, а иной день – как год. Так что в нынешнем году содержится триста шестьдесят пять прежних, а в високосном триста шестьдесят шесть.

Поэтому я уточняю: прошло три года. И опять дымился и тек в небесах над городом рождественский свет, и падал неестественно крупный снег, как в «Евгении Онегине», когда они стреляются. Куда, куда, куда вы удалились… Паду ли я…

Ну, ладно, отвлекся, простите.

Итак, Маша с Мишей по-прежнему странствуют по свету, где именно – неизвестно. Вроде бы Миша завел хороший бизнес не то в Штатах, не то в Германии – хотя в это не верится, не так просто там бизнес завести… Вроде бы, наоборот, уехала влюбленная пара на Гоа и предается медитации, курению почти легальной там травки, самопознанию… Но точные сведения о них состоят лишь в том, что никаких точных сведений нет.

Эдуард получил место терапевта в физкультурном диспансере, как и задумывал Дмитрий Владимирович. На этом месте Эдик проявил себя хорошим врачом, стал даже немного известен в городе, особенно среди больных, у которых столько болезней, что они не знают, к какому специалисту идти. И они идут к Эдуарду Харитоновичу – так в соответствии с паспортом к нему теперь обращаются посторонние. Эдуард Харитонович с ними подолгу беседует, иногда даже не в обстановке диспансера, холодной и вообще неприятной, а просто (если осмотр не требуется, только ознакомление с распечатанными результатами анализов) в соседнем кафе – что пациентов успокаивает. В некоторых случаях дело ограничивается собственным его советом, и если больной этому совету следует, то почти всегда наступает улучшение. А иногда он рекомендует страдальца хорошему специалисту – большей частью из своих однокурсников. Лечение, как правило, идет не более, но и не менее успешно, чем шло бы обычным образом, без рекомендаций, но пациенты очень довольны, потому что одно дело лечиться на общих основаниях и совсем другое – по рекомендации. Плацебо, скажете вы? Да, плацебо, отвечу я. Но ведь помогает!