Постепенно вокруг нас собирается весь обслуживающий персонал столовой. Торчат над душой, поглядывая на часы. Я сгребаю бутерброды в пакет, хлопаю до ушей заполненного непроглоченной кашей Толстого по подбородку, говорю Курильщику: «Вперед!» – и со всей возможной скоростью рулю к выходу. Меньше всего я за себя отвечаю, когда вокруг начинают маячить невидимые циферблаты.
У нашей двери Курильщик мнется, как будто сомневаясь, хочет ли въезжать. На самом деле ему этого не хочется, но и деваться больше особенно некуда. Он берется за дверную ручку и говорит, не глядя на меня:
– А ведь я тоже был с вами в Кофейнике. В первый раз увидел что-то необычное сам, а не услышал, как ты об этом рассказываешь.
– Ну. И как? – спрашиваю с интересом. – Больше не скучаешь?
– Нет, – глаза у него прикрыты ресницами, не разобрать, что они выражают. – Не скучаю. Но ты мне вот что скажи. То, что я видел… это ведь было на самом деле?
– Смотря что ты видел.
– Мне почему-то не хочется об этом говорить. Я в себе пока не разобрался.
Я вздыхаю.
– Нам всем неохота об этом говорить. Я думал, тебя это бесит.
– Нет, – говорит он удивленно. – Совсем наоборот. Меня бы рассердило, если бы вы стали это обсуждать. Наверное. Не знаю. Но даже ты молчишь.
– И правильно делаю, – говорю я. – Македонский и так готов сквозь землю провалиться.
Курильщик кивает и наконец отворяет дверь.
Иногда мне кажется, что он уже совсем свой. Изредка.
Что вы, интересно, сделаете, если ваш сосед по комнате, кровати, столу и всему остальному, что вас окружает, разбудит вас среди ночи, с придушенным криком: «Вот он ты! Я наконец-то нашел тебя!»
В таких случаях в Наружности вызывают скорую помощь, но мы не в Наружности, поэтому я резво отползаю от него, отгораживаюсь подушкой и начинаю прикидывать, стоит ли кричать «караул!» сразу или немного подождать.
– Я нашел тебя! – повторяет Лорд, дергая подушку. – Не отпирайся, я теперь знаю, кто ты.
Вид, как у законченного психа.
Я говорю, что и не думал ни от чего отпираться и что, слава богу, тоже знаю, кто я.
– А теперь, когда мы выяснили, кто мы такие, и оба все-все друг про друга знаем, давай спать дальше. Ночь на дворе. Посмотри, все спят. Баю-баюшки…
– Я хочу обратно, – говорит Лорд. – В сюда, раньше, и чтобы все было иначе. Или так же, но со мной.
– Ну и дурак, – говорю я.
– Это мой выбор.
Все они почему-то считают эти слова решающими. Вроде заклинания, против которого я якобы не смогу устоять. Это было бы смешно, если бы не было так грустно.
– Подумай, – говорю я со вздохом. – Подумай как следует и приходи опять.
Его пальцы стискивают мое запястье с такой силой, что, кажется, вот-вот сломают.
– Нет, пожалуйста! – просит он. – В другой раз я не найду тебя. Я и в этот еле-еле…
Совсем спятил человек.
– Стоп! – говорю я ему. – Опомнись, детка! Я здесь каждый божий день. Искать меня совершенно незачем.
Отодвигаю подушку, сажусь поудобнее и легонько щелкаю его по переносице, между бровями. Совсем слегка, еле дотронувшись, но Лорд отшатывается, как будто я стукнул его Мустанговой гирькой, и чуть не падает на спину. Зажмуривается. Открывает глаза. Таращится, словно видит впервые.
– Черт бы тебя побрал, – говорит он. – Ты сделал мне больно.
– А ты меня разбудил. Теперь мы друг с другом поквитались и можем спать с чистой совестью. Пока.
Взбиваю подушку и закрываю глаза, чуя, что мирный сон мне сегодня не светит.
Так и есть. Лорд не успокаивается.
– Ты – это он, – говорит Лорд. – Меня не обманешь.
Я опять сажусь.
– А вот и обманешь. Запросто. Достаточно захотеть.
В свете двух крохотных настенных ламп глаза его, как черные провалы. Бездонные окна черноты.
– Ты не можешь так со мной поступить. Я нашел тебя. Я попросил. Ты обязан помочь мне.
Удивительная самонадеянность!
Следующие полчаса я собираю в запасной рюкзак все необходимое.
Потом мы ползем. Долго, потому что по возможности тихо. Наконец, мы в прихожей, рядом с колясками, фонарики наготове. Я освобождаю Мустанга от гирь, чтобы он не звенел и не брякал. Сегодня я не беру с собой большой рюкзак, так что потеря равновесия ему не грозит. Мне уже расхотелось спать, я взбодрился, и сразу возникает желание перекусить, потому что первое, что меня настигает, как только я взбадриваюсь, – голод, все остальное включается позже.
Лорд тих и любезен до ужаса. Всячески помогает и не лезет с вопросами. И хорошо, что не лезет, я не в том настроении, чтобы что-то ему объяснять.
Едем мы недалеко. Всего лишь в класс. Ночной визит к ненаглядной коллекции. В классе я расстегиваю запасной рюкзак и достаю из него три необходимых мне предмета. Цепь с подвешенными к ней часовыми колесиками. Такие водятся только в старых часах, не в тех, что работают на батарейках. Цепочку я надеваю на шею. Блокнот беру в руки. Карандаш в зубы. Теперь я готов.
Лорд кусает ногти, с затравленным видом рассматривая мою коллекцию. Можно подумать, это я его сюда заманил, а не он меня. Ощупывает висящий на птичьей клетке ремешок с крысиными черепками, снимает его и вертит в руках.
– Хрупкий экспонат, – предупреждаю я, вытащив изо рта карандаш. – Возможно, порча. Лучше не трогать.
Он вешает черепки на место. Мимолетно улыбнувшись, чем немедленно будит во мне охотничьи инстинкты.
– Эй, что ты про них понял? Признавайся! Я же увидел!
Лорд пожимает плечами. Свешивается с коляски, выуживает из кучи ничейных предметов широкополую черную шляпу и обматывает ее тулью ремешком. Черепки выстраиваются в круг, Лорд защелкивает медные бляшки, которые, оказывается, пристегивались именно к этой тулье именно этой шляпы, и осторожно кладет шляпу на сиденье стула с вороньим чучелом.
Меня хватает только на протяжное оханье.
Шляпа перестала быть просто шляпой, сразу сделавшись самым многозначительным экспонатом во всей коллекции.
– Вот это да! Спасибо, – говорю я. – Знаешь, а мне было показалось, что ты ее и наденешь.
Лорд смотрит отрешенно.
– Это не моя шляпа, – отвечает он после долгой паузы.
Смотрю на шляпу. Потом на него.
Говорю:
– Ну да, конечно.
Открываю блокнот и откашливаюсь.
– Итак. Ты сделал свой дурацкий выбор, и более думать над ним не намерен.
Он молча кивает.
– Ты знаешь, что твоя память – часть тебя? И немаленькая? Возвращающийся может стать совсем не тем, кем был раньше. Он может не испытать многое из того, что испытал на предыдущем круге, а значит, он будет другим.