– Как-как ты сказал? Что позволяют топтать?
– Это не я сказал. Самолюбие. Всякая мелюзга его тебе пренебрежительно топчет, а ты это терпишь.
– Доносчик! – возмущаюсь я. – Грязный стукач!
Лорд безмятежно улыбается. Русалка краснеет вместо него. Курильщик, пристроившись в углу, с кислым выражением лица достает свой дневник.
– Время не на всех действует одинаково, – кричит Гном за Песьим столиком. – Только посмотришь, и видно… одни растут и меняются, другие нет. Спрашивается, почему?
– С ума сойти, – высказывается Лорд, нагло отхлебывая из моей чашки.
– Я нашел у тебя в тумбочке странную кассету, – сообщает мне Курильщик, поднимая голову от страниц своего ежедневника. – Там только хруст и какие-то похрюкивания. Это что-то означает?
Это означает, что он нашел одну из шести испорченных неуловимой тележкой-призраком кассет. Ту, которую я не унес в класс. Пробую объяснить это Курильщику. Он глядит с выражением «ты меня ни в чем не убедил и не убедишь», которое последнее время начало меня здорово доставать.
– Время – не твердая субстанция, чтобы воздействовать на кого-то выборочно, – менторским тоном вещает Филин. – Оно текуче, односторонне и не поддается влияниям извне.
– Это тебе оно не поддается, – Гном тычет пальцем в нашу сторону. – А кому поддается, тот про это молчит, вот и выходит, что такого не бывает.
– Какого люди о нас интересного мнения! – изумляюсь я. – Вы слышите их? Даже неловко.
– Сам виноват, – огрызается Лорд. – Нечего было всенародно намекать на свою исключительность.
– Я скорбел!
– Нечего было скорбеть так самозабвенно.
Краем глаз замечаю, что Сфинкс, сидевший до сих пор со скучающим видом, внезапно скучать перестал. Замер, подобравшись, даже зрачки расширились. Кто другой, может, этого бы и не заметил, но я настораживаюсь и начинаю усиленно внюхиваться в атмосферу. Что в ней изменилось.
Вроде ничего. Не так душно, как раньше, или мне это кажется оттого, что уже привык к духоте. Занавески качнуло. Македонский, поставив чашки, вдруг цепляется за край стола, будто его кто-то куда-то тянет.
– Ты пропустил все самое интересное, – говорит Лорд Сфинксу.
– Я это уже понял.
– Он, между прочим, из-за тебя комплексует. Если покопаться как следует.
– Табаки не растет, потому что знает секрет, – делится с Филином Гном, достаточно громко, чтобы все могли расслышать. – Он сам только что сказал об этом. «Но лишь один Шакал…» и так далее…
Македонский смотрит в окно, напряженно вытянувшись под белой одеждой, как стрела, для которой выбрана цель, как что-то летучее, что упрятали в непрозрачную банку, где ему не сидится. Его обглоданные пальцы, вцепившиеся в плечи, у меня на глазах истончаются и темнеют, оборачиваясь драконьими когтями. Песочно-пустынные облака наружности плывут через его лицо, отражаясь в глазах непролившимся дождем.
– Ой-ой-ой, – бормочу я, таращась на них.
Утомленный, раздраженный, чем-то даже напуганный Курильщик, спрашивает, правильно ли он понял, что на моих кассетах записаны всякие ночные шумы.
– Там зафиксировано потустороннее явление, – терпеливо объясняю я ему.
– Вернее, не зафиксировано.
– Это одно и то же. Призраки не ловятся на пленку.
Ни одной вопилки из подсознания, словно их все смыло. Только какой-то беспомощный хрюк. Спертый от дыма воздух Кофейника начинает тихонько мерцать, размывая очертания сидящих вокруг. Русалка затаилась в волосах испуганной пичугой, Рыжая привстала. Македонский с жадным любопытством переводит взгляд на свои руки. То, что вокруг нас, расползается спиралями, как невидимые волны от брошенного камня. Задетый ими Рикша, хромоного подпрыгивая, перебегает Кофейник.
– И то, что ничего не записалось, доказывает существование призраков? – в голосе Курильщика почти отчаяние и почти полная уверенность в моей невменяемости.
Человека, говорящего так, надо спасать, но я еще не определился, кого надо спасать срочнее, Курильщика, который вот-вот завоет, или Македонского, который вот-вот улетит в окно, снеся и стекло, и решетку. И, конечно, я не поспеваю за обоими.
– Вы что, решили свести меня с ума, вы все! – пронзительно кричит Курильщик, выкатив побелевшие глаза, и едет прямо на меня с явным намерением раздавить. Одновременно раздается другой вскрик. Что-то огненно-пурпурное, ослепив нас, всполохом опаляет потолок и пролетает по комнате. Звуки глохнут.
Я визжу: «Полундра!» – отталкиваюсь от стола, и под расчлененно затухающее собственное «ра-ра-ра» переворачиваюсь вместе с Мустангом. Возмутительно медленно. Коляска Курильщика, судя по шуму, врезалась в Мустанга, со всеми его гирьками и прочими утяжелителями. Лежа на спине, я вижу хрустальный дождь, веером разлетающийся по полу. Стеклянные бисеринки повисают в воздухе и медленно падают, не поспев за более крупными осколками. Завороженно протягиваю руку, чтобы поймать одну из бусин, но промахиваюсь. Я понимаю, что Македонского я окончательно и бесповоротно упустил, что в первую очередь спасать надо было, конечно, его, а Курильщик мог и подождать, потому что одно дело, когда кто-то сходит с ума от одиночества, и совсем другое, когда кто-то превратился в дракона и умотал. Осознав все это, пробую вылезти из коляски, чтобы все же попытаться что-то сделать, и попадаю прямиком под Курильщиковы колеса. Темно, скучно и очень пахнет гарью.
Прихожу в себя под столом. Как я тут очутился, непонятно. Рядом сопит затаившийся Филин, а с края нашей с ним общей крыши тихо капает грязноватый кофейный дождик. На лбу у меня пухлая шишка, сползающая на глаз. Ощупав ее, вспоминаю стеклянный водопад и испуганно ахаю.
– Знаешь, что, – сварливо говорит Филин, поблескивая стеклами очков, – ваша стая переходит всякие границы. Это уже просто неприлично, то, что вы вытворяете.
– Да. Случился приступ у человека. Что тут можно было поделать? С эпилептиками такое случается.
– Приступ? Эпилептик? – Филин разражается неприятным хохотом. – Вот, значит, как вы у себя в четвертой это называете!
Объясняю Филину, куда он может затолкать свое возмущение, изложенное письменно и обмотанное колючей проволокой.
– Хам, – бормочет Филин, вылезая из-под стола. Поредевшие кофейные капли шмякаются ему на загривок.
Дожидаюсь, пока он отползет подальше, и высовываюсь. Ноги, осколки, вода, пенные ошметки. Кто-то пытается убирать, остальные расхаживают и таращатся. Псы, Крысы и даже девушки. Забыли, наверное, что у нас война. Уцелевшая часть оконного стекла разрисована инеем. Тронь – и все осыплется. А посередине зияет дыра. Смахивающая на морскую звезду. Я смотрю на нее, когда меня подбирает Черный. Подбирает и уносит, деловито расталкивая не расступающихся перед нами. Я ни о чем не спрашиваю, он тоже. Хорошо, когда тебя целеустремленно куда-то несут. Можно не думать, а просто ехать. На выходе из Кофейника кучка любопытных провожает нас свистом и перешептыванием.