Красавица испуганно спрятал апельсин за спину.
– Или все же за ящиком пришли, – сказал Слепой.
Но это был Фокусник. Грустный Фокусник в полосатой рубашке, с костылем под мышкой и бельевым мешком.
– Здравствуйте, – сказал он. – Можно войти?
Он был похож на человека, сбежавшего от беды.
– Там что, и правда что-то рухнуло? – испугался Горбач.
– Тебя отпустили? – удивился Кузнечик. – Я думал, не отпустят.
– Там два новичка сразу прибыло, – застенчиво объяснил Фокусник. – Я собрался – и сразу сюда. Им теперь не до меня, а я давно хотел к вам. Можно мне остаться? – он покосился на стену и быстро отвел глаза.
– А что-нибудь полезное ты принес? – поинтересовался Вонючка.
– Он умеет фокусы показывать, – быстро сказал Кузнечик, краснея за Вонючку. – С платком и с картами. И с чем угодно.
– Проходи, – сказал Волк. – Выбирай кровать. А что за новички?
Фокусник, постукивая костылем, прошел к свободной кровати и положил на нее вещи.
– Один нормальный, – сказал он. – А второй страшный. С родинкой. Как будто шоколадом облили. Почти все лицо, – Фокусник прикрыл ладонью лицо. – Ой, гитара! – ахнул он, опуская руку и впиваясь взглядом в гитару на подушке Волка. – Откуда?
– Умеешь? – живо спросил Волк.
Фокусник кивнул. Он смотрел только на гитару.
– Повезло, – обрадовался Волк. – Я уж боялся, что свихнусь над этим самоучителем. Давай, сыграй что-нибудь.
Фокусник простучал к кровати. Волк уступил ему место.
Устраиваясь с гитарой, Фокусник деловито откашлялся, как будто собирался петь.
– Вкус меда, – объявил он.
Кузнечику сразу вспомнилось, что и фокусы свои он объявлял специальным, не своим голосом. Фокусник заиграл и, действительно, запел, хотя петь его никто не просил, но ему, должно быть, хотелось показать все свои таланты сразу. Голос у него был тонкий и пронзительный, играл он уверенно и пел тоже. Видно было, что он по-настоящему умеет играть и петь и не стесняется своего голоса. Вокруг него собрались все, кроме Вонючки, который продолжал рисовать.
– И я вернусь к меду и к тебе, – выводил Фокусник трагичным фальцетом, раскачиваясь над гитарой и сам себе подпевал, – турум-турум, – встряхивал волосами и отрешенно смотрел в стену. В конце песни голос его совсем охрип, а глаза увлажнились. Следующую песню он только играл и даже объявлять ее не стал. Третью песню он назвал «Танго смерти» и на ней в первый раз сбился. Кузнечику от песен Фокусника стало грустно, остальным, как ему показалось, тоже.
– Еще я на скрипке умею, – сказал Фокусник, разделавшись с «Танго смерти». – И на трубе. И на аккордеоне. Немножко.
– Когда только успел? – удивился Волк.
Фокусник скромно потренькал струной.
– Да вот так. Успел.
Самодовольство вдруг исчезло с его лисьего личика, оно жалобно скривилось, и Фокусник отвернулся.
«Вспомнил что-то Наружное, – подумал Кузнечик. – Что-то хорошее». Ему стало жалко Фокусника и он попросил:
– Покажи фокус с платком. Тот твой, самый лучший.
Фокусник зашарил по карманам.
– Не всегда получается, – предупредил он. – Мало тренируюсь.
Вонючка отъехал от стены и с интересом уставился на Фокусника. За его спиной, в отведенном ему углу, открылось что-то страшное с вывороченными ноздрями, пупырчатое и пучеглазое. Все сразу увидели это «что-то» и забыли про фокусы.
Фокусник перестал искать платок.
– Это кто? – спросил Волк в ужасе. – Ты кого нарисовал?
– Гоблина, – радостно сообщил Вонючка. – В натуральную величину. – Правда, хорошенький?
– Да, – сказал Горбач. – Прямо хоть завешивай.
Вонючка счел это комплиментом. – Нет, правда? – спросил он. – Кровь стынет?
– Точно, стынет, – согласился Горбач. – А еще сильнее остынет, если забрести в тот угол ночью с фонариком.
Вонючка захихикал.
– Покажи, как делать сок, – попросил его Красавица, протягивая апельсин.
Вонючка схватил его и быстро очистил. Разделил на дольки и, давясь ими, объяснил оторопевшему Красавице:
– Маловато тут для сока. Лучше просто так съесть.
Он великодушно протянул Красавице одну мокрую, раздавленную дольку:
– Ешь, это полезно. Куча витамина С.
Курильщик. Взаимопонимание белых ворон
Тишина. Запах пыли и сырости. Вот что такое Перекресток ночью. Я сидел возле кадки, в которой росло что-то обглоданное и пересохшее, трогал этот скелет растения и читал надписи, покрывавшие кадку сверху донизу. Кабан, Тополь, Гвоздь… Все клички незнакомые. Буквы почернели и выглядели, как полустертый орнамент. Но кое-что можно было разобрать.
Перекресток освещался двумя настенными лампами. Одна – с бордовым абажуром – освещала угол с телевизором. Вторая – с треснувшим синим плафоном – низенькое продавленное кресло у противоположной стены. А вся центральная часть – с диваном, полузасохшими растениями и мной – тонула в полумраке. Поэтому читал я почти на ощупь, воображая себя Слепым. Иногда с помощью зажигалки. Довольно бессмысленное занятие. Но лучше, чем ничего.
«Кистеперые рыбы вымерли не совсем», – озадачила меня очередная надпись. Сразу после нее некий Завр сообщал: «Ухожу тропой койотов». Куда – не уточнил. Наверное, тоже вымирать. Ниже было стихотворение. Посвященное девушке. «Твоим рукам, твоим ногам, тарам-парам-тарам-парам…» Стихотворение удивило меня сильнее, чем незнакомые клички. Жутко корявое, оно было посвящено какой-то конкретной девушке. Иначе автор не упоминал бы «дивные пегие косы». Я не совсем понял, что значит «пегие», но это явно был не тот цвет, которым принято восхищаться.
Мы с девушками общались мало. Вернее, вообще не общались. Хотя их корпус соединялся с нашим общей лестницей, насколько я знал, к ним никто никогда не поднимался. В своем корпусе они жили на третьем этаже, который в нашем занимали воспитатели. На втором располагался лазарет, а что было на первом, я не знал. Наверное, таинственный бассейн на вечном ремонте. Мы с девушками сталкивались только в кинозале на субботних сеансах. Они сидели отдельно и в разговоры не вступали. Во дворе гуляли только по территории, примыкавшей к их крыльцу. Я не знал, кто установил такие строгие правила, но догадывался, что не дирекция. Иначе они бы нарушались. А они не нарушались.
В стихотворении говорилось о каких-то переданных пластинках. О книге: «… что ты уронила на голову мне, чуть поведя плечом…» Уронить книгу кому-нибудь на голову можно только в библиотеке, стоя на стремянке. А девушки общей библиотекой не пользовались.
Чем дольше я думал, тем становилось интереснее. Вспомнилась сценка, которую я наблюдал однажды во дворе в первый месяц после поступления.