Возле Владимира и Андрея образовалось свободное пространство – люди стали пятиться и отходить в другие части вагона.
На меня всем было глубоко плевать. Я скромно стоял в стороне и думал о том, что в метро было бы круто вообще поселиться жить. Я и так тут частенько сплю и ем.
Бродишь где-нибудь, бродишь, потом спускаешься в метро, едешь на конец любой ветки, пересаживаешься в другой поезд, забиваешься в угол – и задрых до конца, потом встал, снова пересел и дальше дрыхнешь, так можно кататься до тех пор, пока свою норму не проспишь. Только я ветки меняю, чтобы не запомнили. Мне стрёмно от мысли, что меня примут за бомжа или бича.
Я ведь могу найти и другое место для отдыха. Просто мне очень нравится здесь. Здесь я ближе к поездам. Я же не могу постоянно находиться на открытом воздухе и слушать звуки подвижного состава, как бы мне этого ни хотелось. Есть зима, а зимой за поездами не особо весело наблюдать, да и где? Такой большой поток только в метро, тем более в метро есть крыша над головой, всегда тепло и сухо.
Можно ещё по кольцу круги наматывать, высыпая свою норму, но я всё не решаюсь попробовать.
Один раз я случайно познакомился с каким-то сумасшедшим парнем. Я спал. Был вечер, меня разбудил крик чуть ли не в ухо: «Эй, прибавь-ка ходу, машинист!» Я открыл глаза и увидел перед собой чувака, который орал в устройство для связи с машинистом строчку из детской песни всякий раз, когда поезд сбавлял ход. Это занятие его сильно веселило.
Он постоянно передислоцировался, чтобы не спалиться. Мне это показалось очень забавным, поэтому на следующей станции я вышел следом за ним. Мы вместе зашли в другой поезд, поехали обратно, дождались, когда поезд сбавит ход, он нажал на кнопку, и мы заорали уже вместе: «Эй, прибавь-ка ходу, машинист!» Я докричать до конца не смог – начал громко смеяться.
– Господи, придурки какие, – сказала вслух одна женщина.
– Ну-ка хорош баловаться! – грубо донеслось нам в ответ из устройства.
Мы сразу же вышли на станции.
– Если ты сказал машинисту в это радио какую-нибудь херню, на следующей же станции именно в этот вагон зайдут серьёзные люди, а пассажиры сразу же сдадут того, кто концерты для машинистов устраивает, – пояснил он. – Это тормозит их работу, а люди же домой скорее хотят попасть, все злятся и нервничают, только единицы понимают такой юмор.
Так мы катались, наверное, час, было очень весело. Чего мы только не слышали в ответ. А один раз, услышав нашу просьбу, после небольшого молчания машинист выдал нам в ответ: «Скатертью, скатертью дальний путь стелется и упирается прямо в небосклон». Мы тут же подхватили и допели уже втроём: «Каждому, каждому в лучшее верится, катится, катится голубой вагон». «Голубой!» – проорал я напоследок и засмеялся ещё громче прежнего.
– Ладно, парни, мне работать надо, – смеясь, ответил нам машинист.
Мы сказали ему: «Спасибо, что подпел» и снова сменили поезд.
Больше я этого парня не видел.
– Что слышала, мама. Я сбил человека, – ещё раз повторил Женя.
– О господи! И что теперь? Тебя посадят?
– Нет, я не виноват. Там какой-то мужик спрыгнул на путь поссать, а я подъезжал.
– Господи боже мой. И что делать?
– Выплачивать из своего кармана семье пострадавшего компенсацию всю жизнь, – мрачно сказал Женя.
– Кошмар! – ахнула мама, закрыв рот руками.
– Да шучу я.
– Очень смешно. Так ты сбил или не сбил? Ну и шуточки у тебя, знаешь, – всё никак не могла разобраться мама в словах Жени.
– Сбил, но я не виноват. Тут другое. Мам, это всё, это край! Я убил человека. Убииил, – протянул Женя слово «убил», делая на нём акцент.
– Успокойся, Женя. Ты же не виноват. Работа у тебя такая…
– Людей сбивать?
– Опасная.
– Сраная у меня работа, – сказал Женя и поджал губы.
– Ну-ну-ну, всё, хватит, – она обняла сына и стала гладить его по спине.
– У меня очень тухлая работа, тухлая работа, – повторял Женя.
– Ну а куда ж милиция смотрит или кто там ещё должен смотреть?
– Дежурная по станции.
– Вот-вот. Где они-то все были? Камеры же всё снимают. За камерами не следит, что ли, никто?
– Нет, отдельного человека, который следит за камерами, нет. Не знаю я, где они все были, мама! Я знаю только, что работа у меня – жопа!
– Ну что-то же в ней всё равно хорошее есть, – успокаивала сына мама.
– Так, парень! Я тебя уже предупреждал. Второй раз повторять не буду. Либо успокаиваешь своего отца, либо через минуту выкину обоих. Понял?
Андрей кивнул.
– Командир, что ты разошёлся-то? – обратился к нему Владимир. – Вы все там сидите молча и молчите! А то нашлись тут. Ох, ох, ой-ой-ой. Да сам ты мудак! Понял? – вдруг заорал Владимир непонятно кому. – Нашёл кого пугать!
– Чего ты сказал? – стал заводиться недовольный пассажир. – Ты это мне сказал?
– Батя, закрой, на хуй, своё лицо! Ты меня уже достал! – проорал Андрей ему прямо в ухо.
– Молчать! – рявкнул Владимир. – Вы все тут ссыклопы! Уроды вонючие.
– …………. – Андрей проговорил несколько ругательств, пошевелив губами.
Станция.
– Достал уже! – повторил Андрей и стал подниматься, чтобы выйти из вагона.
– Куда? Сидеть! – Владимир попытался схватить сына за руку, но не дотянулся.
Андрей вышел, следом за ним вышел и главный негодующий пассажир, который грозился их высадить на этой станции. Вагон на секунду опустел наполовину, и сразу же зашли новые пассажиры.
Шатаясь, Андрей поднялся наверх, вышел из метро и глубоко вдохнул свежий воздух.
Голова шла кругом. Шум подземки сменился шумом города.
– Ой, ой, чурка! Чурка, чурка, чурочка, – запел кто-то слева.
Андрей повернул голову на «песню» и увидел четырёх скинхедов. Они не торопясь подошли к нему и окружили.
– Эй, нерусь! Драться давай, давай драться, – начал не очень сильно по-боксёрски бить его в плечо один лысый, при этом уклоняясь от невидимых ударов, будто Андрей ему отвечал.
– Я – русский, – сказал Андрей, дыхнув перегаром.
– Фуууу. Русские так не напиваются, – вступил в разговор второй.
– Давай драца, драца давай, драца-драца, – продолжал первый бить его в плечо.
– Русские ещё не так напиваются… – попытался пошутить Андрей.
– Ты мне тут не гони на мою нацию, чёрный! – оборвал его третий скин.
– Драц давай, чурка! Драц-драц, – продолжал дурачиться первый скинхед.
Андрей вяло поворачивал голову с одного на другого. Это простое действие у него получалось выполнить с большим трудом – он был пьян, едва держался на ногах, а голова сильно кружилась.