Дела житейские (сборник) - читать онлайн книгу. Автор: Виктор Дьяков cтр.№ 28

– А у Курчатова что, были все эти фундаментальные исследования? – задумчиво спросил Карнаухов потирая ухо.

– Даже более того, у него были и американские разработки непосредственно по бомбе.

Слышал, у них был учёный, который передал многие секреты по атомному проекту нашим?

– Да, что-то такое припоминаю.

– Ну вот, а ты говоришь голова. Руководить он умел, средства выбивать, и конечно требовать, так что люди на износ работали. И себя конечно тоже не жалел, но голова… Хорошая голова, но не более того, с головами Тамма или Ландау эту голову равнять нельзя, – Валентина Павловна вновь полезла за платком, она явно простыла.

– А почему же его, а не этих главным бомбу делать назначили, – не сдавался Карнаухов.

– А почему Гагарин первым полетел, а не Титов или Нелюбов?

– То есть как?… Ну, наверное, готов был лучше, – неуверенно ответил Карнаухов.

Валентина Павловна, уже не убирая платка с улыбкой покачала головой:

– А я думала, что вы в Армии более информированы были.

– О чём информированы? – не понял Карнаухов.

– Гагарин по анкете лучше всех подходил для исторического полёта, – наставительно произнесла Валентина Павловна.

– А Курчатов он что, тоже из фезеушников, всем советской власти обязан был, в общем, по анкете подходил? – недоверчиво усмехался Карнаухов.

"Игра" пошла на встречных курсах и Валентина Павловна опасаясь, что их могут услышать вновь посмотрела на уборщицу, но та, не находя в их споре ничего для себя интересного отвернувшись, смотрела в сторону ожидаемого появления автобуса. К остановке постоянно подходили люди, но они были не знакомы Валентине Павловне и тоже не проявляли интереса к их разговору.

– Нет, но из всех имеющихся на тот период в распоряжении власти физиков, он подходил более всех. Ну, разве могли они во главе такого проекта поставить еврея Ландау, или бывшего меньшевика Тамма?

– А разве они не оба евреи?

– Тамм русский, – увидев в глазах Карнаухова недоверие, Валентина Павловна заговорила с ударением, – Игорь Евгеньевич Тамм – великий русский учёный, настоящий русский и, если бы не дурацкая засекреченность и инициированное большевиками замалчивание его научных достижений, его имя сейчас было бы известно не меньше имени Ломоносова! К твоему сведению и Эйзенштейн русский и Сахаров, а Мейерхольд немец, и Рихтер тоже немец!

– Про Сахарова я и сам в курсе, а при чём здесь Мейерхольд и Рихтер?

– А притом, что мы сами почему-то всех своих гениев с нерусскими фамилиями автоматом причисляем к евреям, а это далеко не всегда так, – в голосе Валентины Павловны ощущалась некая смесь негодования и ревности.

– Ну ладно Валь… ты это… не особо волнуйся, может ты и права. Я, признаться, над этим раньше как-то не особо задумывался… Эйзенштейн говоришь русский?… Никогда бы не поверил, внешность у него уж больно… – Карнаухов поскрёб затылок и задумчиво замолчал.

Когда автобус, наконец, пришёл, на остановке собралось уже столько народа, что все еле втиснулись в большой «Икарус». Карнаухов получил от своей «землячки» столько «сытной» информации, что переварить её сразу не мог. К тому же ему предстояло отчитываться перед шефом и рядом эти мысли плохо уживались в его голове.

Зажатая в автобусе, Валентина Павловна не ощущала давления и не реагировала на движения толпы пассажиров: она стояла с полузакрытыми глазами и как бы продолжала бессловесно разговор с Карнауховым. Она мысленно отвечала на так и не последовавший от него, но не раз, задаваемый самой себе вопрос: "Ну а твоя голова, голова отличницы, золотой медалистки, лучшей ученицы грайвороновских бараков и окрестностей… чего стоит, по истинному, гамбургскому счёту?" И отвечала, мысленно выплёскивая то, что уже давно копилось в сознании: "способность к учёбе и способность к научным изысканиям это не одно и то же, и далеко не каждый успешный школьник, студент и даже аспирант способен на истинные открытия и изобретения". Увы, она сама поняла это слишком поздно. Для осознания справедливости прогноза своей учительницы понадобились десятилетия тщетных усилий, крушение честолюбивых замыслов, напрасная трата энергии, здоровья, душевных сил, пренебрежение личным в угоду работе… Возможно, Валентина Павловна смогла бы стать достойной помощницей какого-нибудь по настоящему одарённого учёного, но таковых, она тоже это, наконец, поняла, не так уж много рождается, и ещё меньше проходят, объявленный самой жизнью конкурс на способность состояться. Зачем всё это, зачем лишать себя детства, юности, радостей жизни… если в итоге становишься всего лишь пожилой бабой, при тех же, что и у всех прочих бабьих интересах: семья, дом, магазин, рынок?…

В "Икарусе" стало заметно свободнее – возле метро выходило большинство пассажиров.

– Валь, я пошёл, завтра увидимся, – Карнаухов махнул на прощание рукой и вышел.

Валентина Павловна машинально кивнув в ответ, продолжала диалог с собой: "А действительно ли ты собиралась "двигать науку", или ещё что-то? Что?… Получить высокооплачиваемое место, отовариваться в закрытых институтских распределителях?… Нет, это не главное, главное было вырваться из барака, из придонного круга… И тогда появится возможность встретить спутника жизни из интеллигентной или номенклатурной, начальственной семьи, живущей где-нибудь в центральных районах Москвы. Ведь именно таких молодых людей было много в самых престижных ВУЗах, куда ей дорогу открывала медаль. И ещё… ещё очень хотелось ездить за границу, общаться с зарубежными коллегами, посмотреть мир… И как приложение, некий обязательный рефрен красивой и звучной песни (то бишь жизни), научная работа, открытия, испытания… но обязательно с последующими званиями, наградами, премиями…" Ей казалось, что ко всему этому откроет, осветит путь сияние её золотой медали.

Что сбылось, что нет… С пролетарским детством её уже ни что не связывало, даже с братом-шофёром и его семьёй она почти не зналась. Но случилось крушение Союза и прежняя социальная градация фактически перестала существовать, то же самое с привилегиями закрытого снабжения. Касательно личных планов… Ей удалось войти в семью потомственных интеллигентов с "неблагозвучной фамилией". Но в той уже устоявшейся среде её так и не приняли за свою. В последне время Валентину Павловну всё чаще посещали сентиментальные бабьи мысли о любви. Была ли она в её жизни, или всё затмило желание вырваться из своего круга?

С заграницей вообще ничего не вышло. Командировки были в основном не на Запад, а на Восток, самолётом до Семипалатинска, а оттуда поездом до станции Конечная. Но всё это ерунда по сравнению с мучениями, которые ей доставляло то, что она понимала… О лучше бы не понимать, как те её сослуживцы, что до девяносто второго года просто радовались хорошему месту работы, сытной кормушке, а после, по мере её оскудения, разбежались искать другие. Впрочем, не все были такие. Валентине Павловне во многом помог "прозреть" один из коллег, остро мучавшийся от сознания собственной бесталанности. Тогда она и услышала о поколении "чугунных голов", пришедших на смену Тамму, Ландау, Семёнову, Канторовичу, Королёву… поколении учёных, которым уже оказалось не под силу удержать лидерство в Космосе, "проспавших" компьютерный бум… к которому принадлежала и она. С тех пор у неё возникло это подспудное, неловкое чувство нахождения не на своём месте. А сейчас, когда она узнала, что Миша Скрипицын, который, по словам старой девы-математички, "кажется поцелован Богом", всего лишь чинит холодильники…