Устал рождаться и умирать - читать онлайн книгу. Автор: Мо Янь cтр.№ 98

— А он действительно любопытный малый, — кивнула Пан Канмэй.

Мо Янь собрался было почесать языком ещё, но по тайному знаку Хун Тайюэ к нему подлетел, выгнув спину, Сунь Бао и, с виду дружелюбно ухватив за запястье, хохотнул:

— Выпей лучше, выпей вина.

Вина, вина, вина! Людям давно уже не терпелось приступить к еде, все торопливо вскочили, звонко чокаясь чашечками. Потом суматошно расселись, схватили палочки для еды и нацелились на то, что давно уже приметили. По сравнению с огурцами и редиской полоски жареного хвороста казались деликатесом, поэтому бывало, что две пары палочек сцеплялись в борьбе за одну полоску. Прожорливость Мо Яня была притчей во языцех, но в тот вечер он вёл себя, можно сказать, элегантно. Искать причину этого надо было, прежде всего, в Пан Канмэй. Хоть его и пересадили, сердцем он находился за главным столом. Очарованный студенткой, он то и дело поглядывал в её сторону, как сам признаётся в своих путаных письменных изъявлениях:

С того момента, как я увидел Пан Канмэй, сердце моё растаяло. Все, кого я раньше почитал красивыми, как небесные феи — Хучжу, Хэцзо, Баофэн, — вдруг стали невозможными простушками. Только вырвавшись за пределы Гаоми, можно было найти таких красавиц, как Пан Канмэй, — высокие и стройные, прекрасный лик, белоснежные зубы, звонкий голос, лёгкий аромат…

Как мы рассказывали ранее, напился Мо Янь с одной стопки, и Сунь Бао отволок его за шиворот на кучу гнилого сена рядом с костями подохших свиней. За главным столом Цзиньлун одним глотком осушил полчашки, и его застывший взгляд тут же оживился.

— Поменьше бы ты пил, сынок, — озабоченно пробормотала Инчунь.

А у Хун Тайюэ в голове уже был готовый план.

— На всём, что было до сего дня, ставим точку, Цзиньлун, — сказал он. — Начинается новая жизнь. В грядущих представлениях ты должен хорошо исполнить мне свою арию.

— Эти два месяца в голове будто заклинило, — признался Цзиньлун. — Всё было как в тумане. А сейчас будто прояснилось, облегчение наступило. — Подняв чашку с вином, он чокнулся с Пан Ху и его женой. — Секретарь Пан, тётушка Ван, спасибо, что прибыли на мою свадьбу, и за дорогие подарки спасибо. — Потом обратился к Пан Канмэй: — Вы, товарищ Канмэй, студентка, интеллигент высшего разряда, будем признательны вашим руководящим указаниям по работе нашей свинофермы. Прошу без церемоний, вы изучаете животноводство, так что если уж вы в чём не разбираетесь, значит, и никто не разберётся.

Так завершилось время, когда Цзиньлун прикидывался безумным. Вскоре пройдёт и душевное расстройство Цзефана. Восстановивший способность контролировать ситуацию Цзиньлун стал произносить надлежащие тосты и благодарить тех, кого следовало. В конце концов он перестарался, как говорится, «нарисовав змею, пририсовал ноги» — подошёл поздравить Хэцзо и Цзефана, пожелав им счастья и преданности друг другу до конца дней. Хэцзо сунула Цзефану картину с Председателем Мао и встала, держа обеими руками чашку с вином. Луна вдруг поднялась на целый чжан, немного сжалась в размере, и под пролившейся ртутью её света всё вокруг предстало особенно чётко. Из кучи сена показались головы хорьков, любующихся необычным пейзажем, под ногами людей зашмыгали в поисках пищи осмелевшие ежи. Рассказывать долго, а произошло всё очень быстро. Всё вино из чашки Хэцзо выплеснула прямо в лицо Цзиньлуну, а саму чашку швырнула на стол. Эго неожиданное происшествие заставило всех застыть в изумлении. Луна подскочила ещё на один чжан, разливая по земле переменчивый, как ртуть, свет. Хэцзо закрыла лицо руками и разрыдалась.

— Дочка, дочка… — крякнул Хуан Тун.

— Хэцзо, ты что?! — воскликнула Цюсян.

— Ах, эти несмышлёныши… — вздохнула Инчунь.

— Секретарь Пан, давайте, давайте, пью за ваше здоровье, — засуетился Хун Тайюэ. — Это они повздорили слегка. Слышал, вы на фабрике набираете рабочих по контракту, хочу вот замолвить слово за Хэцзо и Цзефана. Пусть сменят обстановку — молодые, талантливые, нужно дать им возможность подзакалиться…

Тут Хучжу схватила стоявшую перед ней чашку и выплеснула в сидевшую напротив сестру:

— Ты что это делаешь, а?

Никогда не видел Хучжу такой злой, даже в голову не приходило, что она может так разозлиться. Вынув платок, она принялась вытирать Цзиньлуну лицо. Тот отталкивал руку, но она подносила её вновь. Эх, хоть я свинья и разумная, эти симэньтуньские девицы всю голову задурили. А шалопай Мо Янь выбрался тем временем из кучи сена, добрался до стола, покачиваясь, как мальчонка на привязанных к ногам пружинках, схватил чашку с вином, высоко поднял и, подражая то ли Ли Бо, то ли Цюй Юаню, хрипло заорал:

— Луна, луна, твоё здоровье!

И выплеснул вино в её сторону. Словно зеленоватая завеса растянулась в воздухе. Луна резко опустилась, потом снова неспешно поднялась на обычную высоту, как серебряное блюдо, равнодушно взирая на мир людей.

И тут, как говорится, «песни закончились, люди разошлись». Вечером ещё ждали дела — время дорого, терять его нельзя. Мне же хотелось повидать старого приятеля Лань Ляня. Я знал, что он привык трудиться при свете луны. Вспомнилось, как он говаривал в бытность мою волом: «Эх, вол, солнышко для них, луна для нас». Эту длинную полоску, окружённую со всех сторон землёй народной коммуны, я найду с закрытыми глазами. Одна целая шесть десятых му личной собственности, она возвышалась рифом среди огромного океана, и воде не поглотить её никогда. Как отрицательный пример, Лань Лянь уже был известен на всю провинцию, и я славно потрудился с ним как осёл и вол — правда, слава эта была реакционной. «Лишь когда земля принадлежит нам, мы можем считать себя её хозяевами».

Перед тем как пойти проведать Лань Ляня, по дороге я заглянул к себе. Двигаюсь осторожно, можно сказать, бесшумно. Дяо Сяосань без конца постанывает, видать, и впрямь серьёзно поранился. Ополченцы сидят под деревом, покуривают и едят абрикосы. Перепрыгиваю из одной тени дерева в другую, легко, как ласточка, свободно и уверенно; дюжина прыжков, и я уже у выхода из абрикосового сада. Путь преграждает канава, полная чистой воды, метров пять шириной. Поверхность как зеркало, оттуда за мной наблюдает луна. Сроду в воду не заходил, но инстинктивно чувствую, что плавать умею. Чтобы не напугать луну в воде, решаю канаву перепрыгнуть. Отступаю метров на десять, пару раз глубоко вдыхаю, чтобы набрать полную грудь воздуха, потом стремительно разбегаюсь к белеющему на краю канавы гребню — оптимальной точке, чтобы оттолкнуться для прыжка, — и, когда передние ноги касаются этой твёрдой поверхности, с силой отталкиваюсь задними, и тело взлетает, как снаряд из пушки. Прохладный ветерок над водой овевает брюхо, луна с поверхности подмигивает, и я приземляюсь на противоположном берегу. От влажной грязи у канавы задние ноги ощущают дискомфорт, но, как говорится, для полного счастья всегда чего-то не хватает. Пересёк широкую грунтовую дорогу, ведущую с севера на юг, где по обочинам поблёскивают листочками тополя, и потрусил на восток ещё по одной дорожке, густо заросшей по краям аморфой. Перемахнул ещё через одну канаву и побежал по дорожке на север. Добрался до дамбы, а спустившись с неё, повернул на восток. Мимо мелькают поля большой производственной бригады — кукуруза, хлопок и большие площади созревающей пшеницы. Скоро покажется поле моего прежнего хозяина, полоска, зажатая между землями коммуны, слева — их кукуруза, справа — хлопчатник. Участок Лань Ляня засеян безостой пшеницей. Народная коммуна этот сорт отбраковала из-за низкой урожайности и поздней спелости. Химические удобрения Лань Лянь не использует, как не использует ядохимикаты и сортовые семена, никаких нарушений по отношению к государству не совершает. Он — образец патриархального крестьянина. С сегодняшней точки зрения производимое им зерно действительно экологически чистое. Производственная бригада же распыляла много ядохимикатов, изгоняя вредителей на его полоску. А вот и он. Давненько не виделись, дружище, как ты, в порядке? Луна, спустись чуть пониже, дай свету побольше, чтобы лучше разглядеть его!.. И она неспешно опустилась, как огромный воздушный шар. Затаив дыхание, я бесшумно подбирался к его пшеничному полю. Вот она, его полоска. Пшеница сорта хоть и устарелого, но смотрится очень даже неплохо. Колосья ему по пояс, безостые, под лунным светом отливают тёмно-жёлтым. Он в хорошо знакомой, заплатанной и домотканой двубортной куртке, пояс из белой ткани, на голове широкополая коническая шляпа из гаоляновой соломы. Большая часть лица скрыта в тени, хотя всё равно бросается в глаза синяя половина и полные скорби, но упрямо поблёскивающие глаза. В руках у него длинный бамбуковый шест с привязанной красной тряпкой. Он размахивает шестом, тряпка, как коровий хвост, проходится по колосьям, и вредные насекомые с брюшками, полными яиц, разлетаются в стороны, опускаясь на хлопковое или кукурузное поле производственной бригады. Так, примитивно и бестолково, защищает он своё поле. На первый взгляд борется с вредными насекомыми, а на самом деле противостоит коммуне. Эх, дружище, как осёл и вол я мог делить с тобой радость и горе, но теперь я племенной хряк народной коммуны и уже ничем помочь не могу. Хотел наделать кучу на твоём поле, чтобы добавить удобрений, но подумал — а ну как ты в эту кучу ступишь, не получится ли вместо доброго дела худое? Я, конечно, мог бы поперегрызать кукурузу народной коммуны, повытаскать их хлопчатник, но ведь твои враги не кукуруза с хлопчатником. Держись, дружище, постарайся не дрогнуть. Ты единственный единоличник во всём огромном Китае, не сдавайся и победишь.